– Сейчас я буду говорить, а вы слушать. Понятно? – он пошевелил пистолетом. Тони заставила себя кивнуть. Она скосила глаза в сторону окон. Их в гостиной было два, они выходили во двор. Молодой человек, коротко, заметил:
– Не советую производить шума, леди Холланд. Иначе свидание закончится, – он щелкнул пальцами свободной руки, – неприятным образом.
Он знал о Тони очень многое. Он рассказал, что девушка училась в Кембридже и писала в левые газеты, что она дочь герцога Экзетера, близкого друга Уинстона Черчилля, и у нее есть старший брат, наследник титула. Незнакомец не представился. Тони, внимательно, слушала его:
– У него не английский акцент, и не французский. Кажется, он немец. Максимилиан фон Рабе…, – она вспомнила запись в книге постояльцев, в пансионе, в Кембридже:
– Я уверена, это он. Он за мной следил, и в Англии и здесь…,– лицо леди Антонии дернулось:
– Сучка. Она ходила в пансион, и выяснила мое имя. Она слышит акцент…, – Макс заставил себя успокоиться: «Ничего страшного. Когда она увидит фотографии, она все забудет, даже как ее зовут».
Разложив отпечатки веером на столе, он придавил снимки браунингом. Рядом Макс пристроил вырезку из журнала «Леди». Увидев животный ужас в ее глазах, фон Рабе поздравил себя: «Все пройдет отлично».
Макс подготовил схему квартиры. Он собирался провести леди Антонию по обозначенным в ней точкам, и обучить девушку правильным, как это называл Макс, позициям. Он хотел получить фотографии с отчетливо изображенными лицами. В Кембридже он делал снимки сам. Макс боялся, что они получатся размытыми, однако немецкая техника не подвела. Квартиру оборудовали несколькими камерами и микрофонами. Звук Максу тоже был важен. Он хотел, чтобы леди Антония и ее гость не проводили время молча.
– Вряд ли такое случится, – усмехнулся он про себя, – я помню, она довольно громкая девушка. Но мне нужно, чтобы русский тоже говорил. Значит, так и будет.
Тони не могла поверить своим глазам. Она никогда в жизни не видела таких снимков. Девушку затошнило, она прижала руку ко рту, но справилась с собой. Она смотрела на вырезку из «Леди»:
– Я помню платье. Из шелка, цвета слоновой кости. Я надела мамины жемчуга. Папа подарил маме ожерелье, когда я родилась…, – Тони, с другими дебютантками, делала реверанс его величеству, и принцу Уэльскому. Тони помнила имена девушек, помнила вкус чая, в Букингемском дворце:
– Ее величество рассказывала, как меня крестили…, – мать Антонии, леди Элизабет, была фрейлиной у Марии Текской. Королева стала крестной матерью девушки:
– Принцесса Уэльская спрашивала, не хочу ли я стать фрейлиной. Его величество сказал, что очень ценит заслуги моего отца перед короной…, – Антония не могла отвести глаз от фотографий, четких, резких. Лица мужчины видно не было. Тони, наконец, нашла силы поднять голову:
– Вы мерзавец, мистер фон Рабе! Это насилие, я могла бы пойти в полицию…, – она осеклась, заметив его усмешку:
– Но не пошли, леди Холланд, а отправились в Испанию. Меня, право, – он поморщился, – не интересуют ваши занятия, статьи…, – Макс повертел браунинг: «Я предлагаю вам сотрудничество».
Все было просто и понятно. Мистер фон Рабе обещал Тони, что, в случае отказа, фотографии отправятся в редакции лондонских газет.
Закурив, он подвинул ей пачку папирос:
– В Британии свобода прессы. Уверяю, леди Холланд, – он перешел на английский язык, немецкий акцент стал сильнее, – редакторы обрадуются. Я вижу…, – он весело сощурил голубые глаза, – вижу верстку полосы. Фото из «Леди», или другое, из светского журнала, а рядом…, – Макс поднял снимок. Тони смотрела на себя, стоящую на коленях: «Не надо. Пожалуйста, не надо…»
– Леди Антония в будуаре, – издевательски сказал мужчина, – на спине, на четвереньках…, – Тони, не выдержав, заплакала. Она была журналистом, и знала, что мистер фон Рабе прав. Девушка вспоминала газеты на Флит-стрит, которые называли таблоидами, Daily Mail и The Daily Mirror. Владелец, покойный лорд Хармсворт, славился пристрастием к сенсационным материалам. После его смерти издания продолжали похожую политику:
– Папа…, – бессильно подумала Тони, – папе придется уйти в отставку. Господи, почему я была такая дура? Я не смогу семье в глаза смотреть, после такого…, – она вспомнила тихий голос отца: «Ставь благо государства выше собственного».
– Если папа уйдет в отставку, – поняла Тони,– это плохо для страны. Мы начнем войну с Гитлером, рано или поздно. Папа обеспечивает безопасность Британии, и Маленький Джон тоже…, – она курила, пальцы тряслись. Тони вдыхала едкий дым, глядя на белое, обнаженное тело, на раздвинутые ноги. На фотографии она наклонилась над столом. Лицо, прижатое к скатерти, смотрело прямо в камеру.
– У вас был спусковой трос, – внезапно, сказала Тони. Она разбиралась в фотографии и делала отличные снимки. В сумке лежала американская камера. Торба висела в передней, добраться до нее было невозможно, но Тони поняла, что никогда не забудет его лица.
Он стряхнул пепел: «Думаю, нет смысла обсуждать тонкости фотографической техники, милая моя. Принимайте решение».
Потушив окурок, Тони велела руке не дрожать: «Что мне надо сделать?». Кивнув, немец начал говорить. Он обещал, что, после выполнения задания, Тони получит в свое полное распоряжение отпечатки и негативы. Негативы лежали в сейфе, на улице Принц Альбрехт-штрассе. Макс, разумеется, не собирался отдавать их леди Антонии.
– Она на крючке, – поздравил себя Макс, показывая девушке фото будущего гостя, – и никуда с него не сорвется. Она подведет нас к фрейлейн Кроу, будет поставлять информацию, которой владеет ее отец…, – Макс замер:
– Она родственница герра Петера Кроу. Мы ее уложим к нему в постель. Вальтер может не найти подходящую девушку в Германии. Герр Петер пока вне подозрений, но дополнительная проверка не помешает…, – рассматривая фотографию, леди Антония вздрогнула.
На аэродром в Барахасе гражданским лицам хода не было, но Макса это не остановило. Фотоаппарат у него был отменным, объектив мощным. Макс парковал рено за полкилометра от ворот. Снимки выходили отличной четкости. Они с коллегами долго просматривали фото, но людей среднего возраста отмели сразу.
– С одной стороны, – задумчиво сказал Макс, – они боятся не только партии, но и жен. С другой стороны, их жены в России. Семейные мужчины, страдают без ласки. Ей восемнадцать, у нее длинные ноги, на нее любой клюнет. Однако молодежь более перспективна, если мы говорим о долговременных отношениях. Не с Далилой, – такое имя они дали леди Антонии, – а с нами, – они выбрали юношу, появлявшегося в обществе так называемого генерала Котова. Настоящее имя человека в кепке им узнать не удалось. Макс, презрительно, скривился:
– Еврей. У меня на них чутье. Среди коммунистов много евреев. Фюрер, в своей мудрости, отправил их в концлагеря…, – Макс ожидал, что Сталин, рано или поздно, поступит так же. Юноша евреем не был. Они промерили его лицо особыми, миниатюрными инструментами. Имени его они пока не знали, но это была работа Далилы.