– Надо положить утопленника на песок лицом вверх, к Господу, а затем молиться! Бог услышит мольбы и изгонит бесов, вселившихся в твоего сына.
Не слушая его, нормандец вышел со своей ношей на берег, опустился на песок и положил Роберта животом себе на колено. Потом надавил раз, другой, третий – и из горла юного герцога хлынула мутная вода. Можер повторил операцию, воды стало меньше. В третий раз ее и вовсе не было. Тогда нормандец перевернул Роберта на спину и, уложив на песок, принялся надавливать ему на грудь, где сердце.
Его обступили, вытаращив глаза. Гуго упал на колени и склонился над сыном.
– Роберт! Роберт!! Сын мой!.. – слезы хлынули у него из глаз при виде того, как голова Роберта при каждом движении нормандца шевелится, перекатываясь с боку на бок. Но лицо мальчика, отдающее голубизной, было безжизненным, а синие губы оставались неподвижными.
– Бесы не выходят! И не выйдут! – вырос рядом монах. – Надо молиться Господу!
– Прочь отсюда, поп! – крикнул на него Можер и вновь продолжал давить на грудь Роберта.
А его отец, без кровинки в лице, все так же тупо глядел в мертвое лицо сына и не мог вымолвить ни слова, обливаясь слезами. Наконец спросил, вперив в нормандца безумный взгляд:
– Что это ты делаешь?..
– Так норманны возвращают к жизни тех, кто не смог справиться с волной, – ответил Можер, не прерывая своего занятия. – Так моя бабка Спрота Бретонская спасла жизнь брату Готфриду, когда он утонул на ее глазах.
– Значит, ты думаешь, что… – впился глазами Гуго в нормандца, – сможешь оживить моего мальчика?.. Ты это сможешь, Можер?!
– Я делаю то, что видел своими глазами.
Гуго вновь уставился на синее лицо Роберта, ища подтверждения, ожидая чуда… Но губы юного герцога по-прежнему оставались недвижны. Тогда нормандец склонился, зажал утопленнику ноздри и принялся вдыхать ему воздух через рот, который с трудом удалось раскрыть. После трех таких попыток он остановился, выжидая.
– Дьявол не отпускает его! Бесы не выходит! – надоедливо визжал монах над ухом Можера. – То, что ты делаешь, – сатанинский обряд! Посмотрите, их уста слились! Дьявол вселился в нормандца, и сейчас бесы утащат его в ад!
Можер быстро поднялся, сгреб в охапку монаха и швырнул его в воду. Оттуда послышались вопли, раздались проклятия.
– Сейчас мне некогда тобою заниматься, – крикнул нормандец, – но когда-нибудь я тебя утоплю.
И, не обращая больше внимания на монаха, вновь склонился над Робертом. И так же – уста в уста, а рукой на ребра, с нажимом на сердце. Вдох, нажим, вдох, нажим, вдох…
– Смотрите, – вдруг радостно вскричал кто-то, – его щеки стали розоветь!
Можер приподнялся, посмотрел. И впервые перевел дух, выдохнув так, что у Гуго, склонившегося над сыном, зашевелились волосы на голове. Нормандец поднес руку к самому рту Роберта, подержал, убрал, поглядел на начавшие пунцоветь губы мальчика, увидел, как синева стремительно улетучивается с его лица, и улыбнулся. Потом похлопал юного герцога по щекам.
– Ну вот и все, – произнес он, вставая с колен и садясь на песок.
Гуго молчал. Все вопросы потом, а сейчас – сын! Взгляд на него! Внимание сосредоточено на нем одном!
И тут губы у Роберта шевельнулись. Герцог вздрогнул и радостно вскрикнул. Услышав это, мальчик открыл глаза.
– Отец… это ты?..
Гуго упал на колени и принялся целовать лицо Роберта, перемежая поцелуи восклицаниями, задыхаясь от счастья. Фрейлины, наблюдая эту сцену, утирали слезы.
Увидев склоненные над ним головы людей, юный герцог сделал попытку приподняться. Отец помог ему. Сев, мальчик удивленно посмотрел на него:
– Слезы?.. Отец, я никогда не видел, как ты плачешь. Что случилось?
– Да ведь ты утонул, сынок! Не помнишь?..
– Я? – Роберт помолчал, вспоминая. – Кажется, и в самом деле… Ноги мои стали опускаться, как вдруг, будто льдом сковало их и стало выворачивать… я пробовал сопротивляться руками, но до берега было далеко, и у меня не было сил. И тогда… я помню только, как вода сомкнулась надо мной, потом открыл глаза… но кругом была тьма. Я стал задыхаться и хотел вдохнуть… а больше я ничего не помню.
– И никогда бы уже не вспомнить тебе этого, если бы не спасли, – сказал Карл Лотарингский.
– Значит, я пошел ко дну, но мне помогли спастись? Это всё Господь Бог, я знаю. Наверное, вы молились ему, вот он и вытащил меня. Правда ведь, Можер? – поглядел Роберт на нормандца.
– Еще немного, и было бы поздно, – сказал Можер, обращаясь к Гуго. – Когда свернется кровь, сердцу ее не погнать. Всё решали мгновения.
– Хорошо, что ты не послушал монаха, – сказал Гуго, кладя ему руку на плечо. Потом нахмурился, убрал руку. – А я… и мы все… ведь я чуть было не потерял своего мальчика.
Глаза его увлажнились, и он вновь стал глядеть на сына.
– О чем вы таком говорите, я ничего не пойму, – пробормотал юный герцог. Потом потрогал руками грудь. – И здесь у меня ноет… кажется, будто кто-то хотел переломать мне ребра.
Гуго красноречиво посмотрел на Можера.
– Это я ломал тебе грудь, мой юный друг, – ответил тот.
– Зачем?
– Чтобы запустить сердце, ведь оно у тебя остановилось.
– И ты его запустил?
– Как видишь, – с улыбкой ответил нормандец, – а потом вдохнул в легкие воздух, ведь в них была вода. Так делали мои предки.
– Это молитва спасла, – сладко заверещал рядом монах. – Господь Бог услышал ее и даровал тебе жизнь. Если бы не это, бесы одолели бы твою душу и утащили тело. Святая церковь учит…
– Замолчи, монах! – вскричал Гуго, вставая. – Клянусь прахом отца, если ты скажешь еще слово, я сам затащу тебя на глубину и буду держать в воде до тех пор, пока дьявол не заберет тебя к себе. И тогда уже ни один бог не поможет.
– Это святотатство, я пожалуюсь епископу, – пролепетал монах.
– Епископу? Любовнику? – выступил вперед Людовик, грозно сдвинув брови. – Не много ли на себя берешь, монах? Или хочешь, чтобы твоя и его головы лежали в одной корзине, как и голова архиепископа Адальберона, которую я прикажу отрубить!
Монах побледнел, сжался и больше уже не вымолвил ни слова.
– Зачем же ты заплыл так далеко? – спросил Гуго сына. – Ведь еще не слишком хорошо плаваешь. Кто тебя надоумил?
– Никто, я сам, – потупил взгляд Роберт.
– Всему виной фрейлины, – сказал Карл. – Я был неподалеку и все видел. Когда ваш сын стал уже возвращаться, они закричали, что, наверное, он совсем плохо умеет держаться на воде, коли проплыл так мало. Вот он и повернул снова от берега.
Гуго, нахмурившись, недобро поглядел на Альбурду и Магелону. Те взмолились, едва не плача: