– О чем эта песня? – спросил Старыгин, вглядываясь в непроницаемую темноту.
– О тебе, – отозвался из этой темноты бесцветный голос, то ли мужской, то ли женский. – О тебе и о той судьбе, которая тебя ждет… ждет совсем близко…
Старыгин вздрогнул и проснулся.
Он спал сидя, в неудобной позе, на тех же подушках, где обедал. Шукран не было видно, но ее бабушка сидела перед входом в юрту, скрестив ноги, и пела бесконечную тоскливую песню, такую же, как та, что только что снилась Старыгину.
Вдруг песня резко оборвалась, и старуха забормотала что-то на непонятном гортанном языке.
Ее слова были ритмичными и монотонными, она повторяла их раз за разом, как заклинания, – и внезапно Старыгин понял, что это и есть заклинания, старые и могущественные, как сама степь. Старуха достала из кожаного мешочка на поясе щепотку какого-то порошка, бросила его в огонь и опять что-то забормотала. Огонь вспыхнул с новой силой, заиграл зелеными и желтыми огоньками, от него потянуло странным резким запахом. Старыгин хотел было приподняться, о чем-то спросить или от чего-то отказаться, но на него вновь навалилась тяжелая дремота, и он провалился в глубокий и темный сон.
На этот раз ему ничего не снилось. Он словно плыл в полной темноте по мертвой медлительной реке, пахнувшей отцветшими цветами и палыми листьями. Плыл по реке, древней, как само время, – и выплыл на поверхность, на свет.
Он снова сидел на кожаных подушках в юрте, но на этот раз старухи не было, а напротив него сидела Шукран.
Теперь девушка была одета в свободные широкие штаны и шелковую куртку, расшитую яркими узорами – традиционную одежду своего народа. И эта одежда удивительно шла ей.
– Выспались? – спросила она с хищной радостной улыбкой, показав короткие острые зубы. – Вы спали часа два, я не хотела вас будить…
– Выспался, – ответил Старыгин и неожиданно почувствовал себя молодым, бодрым и полным сил.
– Тогда пойдемте, я покажу вам Алтынкыз. Она должна вам понравиться, она не может не понравиться…
– Кого? – удивленно переспросил Старыгин.
Но Шукран ничего не ответила, она легко, одним движением поднялась с кошмы и вышла из юрты, сделав Старыгину небрежный приглашающий жест.
Он вышел следом за ней, и вдруг на него обрушились свет, и простор, и запахи трав, и переполняющая душу радость жизни.
Перед входом в юрту стояла Шукран, держа за повод тонконогую гнедую лошадь, нервно перебиравшую ногами и прядавшую ушами.
– Правда, она красавица? – с плохо скрываемой гордостью проговорила девушка и потрепала кобылу по изящно выгнутой шее. Лошадь вскинула голову и негромко заржала – видно было, что она тоже радуется встрече с хозяйкой.
– Моя красавица! – повторила Шукран и протянула лошади на ладони кусок сахару.
Кобыла деликатно взяла сахар с ладони мягкими губами и снова заржала – тихо и благодарно.
– Вы любите ездить верхом? – спросила Шукран у Дмитрия.
– Я просто не умею! – ответил он смущенно. – Мне никогда не приходилось…
– Ерунда! – Шукран отмахнулась. – Это так же легко, как ходить! Вы моментально научитесь. Алтынкыз, подожди меня здесь!
Она разговаривала с лошадью, как с человеком, как с близкой подругой – и та понимала ее и слушалась.
Шукран резко повернулась и зашагала, раздвигая перед собой высокую траву. Ее походка была легкой и уверенной, и Старыгин не мог не залюбоваться ею. Он едва поспевал за девушкой, а Шукран не замедляла шагов и не оглядывалась, уверенная, что он следует за ней.
Так они шли несколько минут, и вдруг впереди, за купой колючих кустов, открылась прогалина, на которой паслись несколько стреноженных лошадей. Шукран подошла к желтоватому коню со светлым хвостом и гривой, ласково потрепала его по шее и наконец повернулась к своему спутнику:
– Это Темир, он отличный конь, очень умный и послушный. Вы с ним легко поладите.
Старыгин в этом сильно сомневался. Он опасливо приблизился к красивому животному, робко прикоснулся к его шее. Конь переступил ногами, скосил на человека большой карий глаз и приоткрыл рот, показав крупные белые зубы.
– Он вам улыбается! – радостно проговорила Шукран. – Вы ему понравились! Садитесь в седло, не бойтесь, все будет хорошо. Я вам обещаю!
Дмитрий Алексеевич ухватился за луку седла, неуверенно нащупал ногой стремя, оттолкнулся от земли…
Он был уверен, что свалится – но, к собственному удивлению, ловко взлетел в седло, вставил ноги в стремена, словно делал это сотни раз. Как будто в нем внезапно проснулись забытые навыки и рефлексы, сохранившиеся от давних предков, для которых ездить верхом было так же естественно, как ходить или дышать.
И еще он вспомнил слово, которым определялась масть этого коня – соловый. Слово всплыло из каких-то запасников памяти, из тех же запасников, где хранились навыки верховой езды.
Конь сделал несколько осторожных шагов вперед, оглянулся, как бы проверяя своего седока. Старыгин улыбнулся ему, ласково потрепал по холке.
– Вот видите! – воскликнула Шукран. – А вы говорили, что никогда не ездили верхом. Да вы же прирожденный наездник!
Старыгин не понимал, что с ним происходит. Он словно стал другим человеком, и ему нравился этот новый человек – уверенно чувствующий себя в седле, в этом мире, мире бескрайних степей и свободолюбивых кочевников, в мире вольно пасущихся коней и бесконечных просторов…
– Ослабьте повод и поезжайте за мной! – проговорила Шукран и широкими шагами направилась к юрте, туда, где ждала ее Алтынкыз.
Кобыла приветствовала хозяйку радостным ржанием, кокетливо склонила голову, взглянув на Темира. Шукран одним движением вскочила в седло, выкрикнула какое-то гортанное слово – и гнедая кобыла помчалась вперед, словно только и ждала этой команды.
Старыгин, повинуясь внезапному порыву, отпустил повод, привстал в стременах. Его конь всхрапнул и поскакал вслед за Алтынкыз.
Они неслись по степи, и пьянящий ветер свободы развевал гривы лошадей – темную гриву Алтынкыз и светлую – Темира. Старыгин пригнулся к шее своего коня, чтобы увеличить скорость, и любовался девушкой, скакавшей справа от него и чуть впереди. Ее черные волосы растрепались от ветра. Она была здесь своей, она была частью этого мира, она слилась с лошадью в единое целое, больше того – слилась в единое целое с этой степью, с этим ветром…
«Из таких волос, как у Шукран, степные воины сплетали тетивы для своих луков! – подумал внезапно Старыгин. – Из коротких луков с этой тетивой они выпускали легкие стрелы, пробивавшие насквозь железный панцирь врага!..»
Они мчались и мчались вперед, и степной ветер словно выдувал из души Старыгина все прошлое, всю его прежнюю жизнь.
Где теперь изнеженный городской житель, ленивый и избалованный домосед, для которого не было большего несчастья, чем покинуть свою уютную квартиру, своего кота, оторваться от своей кропотливой и неспешной работы?