Ветер вдруг стих. От пылесоса вниз протянулся голубоватый
луч и окутал Ластика мерцающим сиянием. Он поднял руку, чтобы прикрыть глаза, и
затрепетал – рука просвечивала насквозь, так что было видно все кости.
Опустил глаза – сквозь одежду, сделавшуюся прозрачной,
просматривался контур ребер, позвоночника.
И стало Ластику так страшно, что он сел на брусчатку, зажал
руками уши и зажмурился, чтоб больше ничего не слышать и не видеть.
Но всё равно услышал. Вялый, задумчивый голос сказал… Нет,
не сказал – словно прозвучал внутри самого Ластика:
– Ка-ак невероя-ятно интере-есно. Живой ребенок.
Майский дождик
Голубоватый свет погас. Аппарат опустился на брусчатку и
мягко закачался на упругих колесиках.
Не убежать ли? – пронеслось в голове у Ластика. Но куда? В
пустой ГУМ?
Лучше уж узнать, что всё это означает.
Из брюха летающей тарелки (вернее, летающего пылесоса) вниз
опустилась прозрачная кабинка, в которой сидел – нет, не инопланетянин с
какими-нибудь там присосками на голове, а обыкновенный человек. И, если судить
по виду, совсем нестрашный: мягкое, чуть одутловатое лицо в мелких морщинках,
желтовато-седоватые волосы до плеч, пухлые руки мирно сложены на груди. Одет
человек был в просторный балахон. В общем, мужчина или женщина – непонятно.
– Я удивлено. Я ужа-асно удивлено, – услышал Ластик, хотя
тонкие, бесцветные губы не шевельнулись. Оно (раз уж существо само говорило про
себя в среднем роде, так и будем его называть) рассматривало «живого ребенка»
своими чуть раскосыми полусонными глазами и вроде бы молчало, но вот голос
зазвучал вновь. – Откуда ты взялся, мальчик?
Что было на это сказать? Коротко не объяснишь. А сейчас
хотелось не объяснять – задавать вопросы самому. И вместо ответа Ластик спросил
сам, хоть и знал, что это очень невежливо:
– Куда все подевались? И какой сейчас год?
– Поня-ятно. – Существо слегка покивало. – Ты говоришь
губами и языком. Спрашиваешь про год. Значит, ты из прошлого. Хронодыра, да?
Ну конечно! Конечно! Я попал в будущее! – наконец дошло до
Ластика.
– Так вы человек из будущего?! – ахнул он.
– Для тебя – да. Ты из какого года?
– Из 7113-го, то есть из 1914-го, то есть из 2006-го, –
запутался Ластик и, чтобы не углубляться, поскорей снова спросил. – Где я? Это
Москва или не Москва?
– Это Стеклянная Зона номер 284. Когда-то она называлась
Москвой.
– Стеклянная? – упавшим голосом повторил Ластик. – В каком
смысле?
– Она окружена защитным стеклянным колпаком. Для лучшей
сохранности от биоэлемента и грязи. СЗ-284 – это памятник Эпохи КВД.
– Какой-какой эпохи?
– Эпохи, Когда Время Двигалось. Ластик захлопал глазами.
– А теперь оно что, не двигается?
– А теперь не двигается. Теперь всегда 20 мая. Рассчитано,
что в северном полушарии в этот день самая лучшая погода. А в южном полушарии
теперь всегда 20 ноября.
Понять это было невозможно, поэтому Ластик не стал и
пытаться.
– Скажите, пожалуйста, как вы со мной разговариваете?
– При помощи адресации мысли. Это гораздо удобнее, чем
язычно-губно-зубным способом.
– Значит, я могу молчать? – сказал Ластик, а вторую половину
вопроса проговаривать не стал – произнес ее мысленно. – Вы меня и так поймете?
– Конечно.
Так разговаривать, наверное, было удобнее, но без движения
губ, без жестов беседа выглядела как-то дико.
– Можно я лучше буду говорить вслух? Я – Эраст. А вы?
– Магдаитиро Ямададженкинс.
– Очень приятно, – пробормотал Ластик, потрясенный таким
именем.
– Кака-ая сенсация, – уныло протянуло существо. – Ребенок из
хронодыры. Такого не было с тех пор, как в СЗ-72 забралась крыса из 1794 года.
Ластик так и не понял, что это было: мысли про себя или
реплика, адресованная собеседнику.
– Садись в аппарат. – Белые пальцы потыкали в пульт. –
Только сначала я проверю тебя на биоопасность, нейроагрессивность и
радиоактивность.
Магдаитиро прилепило к стеклу кабины какой-то датчик, по
дисплею побежали непонятные значки.
– Интере-есно. Четыре блохи в волосяном покрове. В
двенадцатиперстной кишке латентные бациллы брюшного тифа. В правом легком
намечающаяся раковая опухоль, минус восьмая стадия…
У сраженного таким диагнозом Ластика пересохло во рту. Ну,
блохи – это спасибо семнадцатому веку, то-то он там без конца чесался. Но тиф,
но раковая опухоль?!
А сонный голос всё бормотал:
– …Негативное излучение от правой лобной доли.
Пневмотетралапс. Герпес. Вирусные инфекции – три, нет, четыре. Настоящий
ходячий музей антикварных болезней. Жаль, но придется истребить.
Прежде чем носитель ужасных недугов успел испугаться, из
кабины засочилось мерцающее сияние, окутало Ластика с головы до ног – по телу
пробежала дрожь, на лбу выступили капли пота, но уже через секунду всё
закончилось.
Стекло кабины уехало вверх.
– Теперь ты не представляешь опасности, мальчик из
хронодыры. Можешь садиться.
– И у меня не будет тифа, рака и этого, как его, пневмо…? –
встревоженно спросил Ластик.
– Ты совершенно здоров и никогда больше не заболеешь. У тебя
теперь стопроцентная иммунная защита. А что это за грубая хромкобальтовая
конструкция у тебя во рту? Неужели настоящие брэкеты?
Во взгляде существа мелькнула искра вялого любопытства.
Ластик кивнул.
– Кака-ая прелесть. Музейная вещь, настоящий антиквариат.
Можешь мне их подарить?
– Я бы с удовольствием, но мне нужно выпрямить зубы…
– Пустяки.
К лицу Ластика протянулся яркий луч, зубам на секунду стало
щекотно, а потом металлические замочки и дужка, тихонько звякнув, сами собой
выскользнули изо рта и перепорхнули на ладонь к Магдаитиро.
Ластик провел пальцем по зубам и ахнул – они стали идеально
ровными.