– Нашто ты, Ондрейка, нож вздел?
– Да как же, боярин. Царевич-то Дмитрий горлышком на нож
пал, все ведают. Взрезать надо.
У Ластика снова перехватило дыхание, теперь уже ненарочно.
Взрезать горло?! Князь укоризненно сказал:
– Хоть ты и ловок, Шарафудин, а всё едино дурень. Ненадобно
резать. Аще убо мощи нетленны, то и злодейска рана позатянулась следа не
оставя. Тако лепше будет… – Похрустел ореховой скорлупой, покряхтел и говорит –
как бы с сомнением. – Горазд твой отрок. И личен, и благостен, альбы
почувствительней чего-нито. Штоб женки во храме расслезились-разжалостились… – Вдруг
поднялся, подошел, и на грудь Ластика что-то посыпалось. – А мы вот. Орешков в
домовину покладем. Ведомо: царственно чадо орешки лесны кушало, егда на нож
пало. Тако и очевидные люди в Угличе показывали, на розыске.
Ондрейка, фамилия которого, оказывается, была Шарафудин,
боярской идеей восхитился:
– Истинно рекут, княже, изо всех бояр московских мудрей тебя
не сыскать. Ажио меня слеза сшибла, от орешков-то.
– Ты мне-то хоть не бреши, – проворчал Василий Иванович. –
Тебя, душегубца, слеза токмо што с сырой луковицы прошибет. Ладно, грядем в
горницу. Вдругорядь всё обтолкуем. Дело-то зело искусное, не оступиться бы.
Едва жуткая парочка вышла, Ластик потрогал щеку (к ней и в
самом деле был прилеплен какой-то комочек – ладно, пускай будет), подтянул
длинные рукава «червлена кафтана», вытащил из-под лавки унибук и поскорей
вернулся на свой наблюдательный пункт.
Глянул одним глазком, что делается в горнице. Князь сел
обратно в кресло, Ондрейка Шарафудин стоял напротив. Беседовали.
«Перевод», – шепнул Ластик в раскрытую книгу.
– Боярин, я всё у тебя спросить хотел, – говорил слуга. –
Вот ты четырнадцать лет назад следствие в Угличе вел. Свидетелей допрашивал,
подозреваемых пытал. Как оно на самом-то деле было? Погиб Дмитрий или нет? Люди
говорят, будто бы то не царевич был, а сын поповский, на него похожий. Якобы
знали приближенные о покушении и подменили мальчика.
– Царевич это был, я доподлинно выяснил. На то мне Годунов
особый наказ дал.
Тут Ондрейка перешел на шепот, так что Ластик почти ничего и
не разобрал, но у унибука микрофон был более чуткий:
– А что там вышло-то? Если по правде? Сам царевич на
свайку(Точный смысл термина утрачен; подобие ножика или заостренного железного
шипа, который бросали в землю во время игры.) упал, в припадке падучей
болезни(Этим термином обозначалась эпилепсия и еще некоторые
психоневрологические заболевания, сопровождаемые припадками и судорогами.), или
его убили?
Из-за обилия комментариев Ластик едва поспевал за ходом
беседы. К счастью, она шла медленно, с паузами. Вот теперь прервалась.
Заглянув в дырку, шестиклассник увидел, что Василий Иванович
крестится, причем смотрит прямо на него, на Ластика!
Неужели заметил?
Нет, кажется, нет.
– То знает один Господь, – произнес боярин.
– Ты же вел следствие, – не отставал от него Ондрейка.
– Я не следствие вел, я жизнь свою спасал. Годунов, меня в
Углич посылая, знаешь, как сказал? «Гляди, Васька, не оступись». Я понял, умом
меня Бог не обидел. Вот следствие и установило, что Дмитрий в ножички играл, да
приключился с ним припадок, и упал он на землю в судорогах, и пропорол свое
царственное горлышко. А как оно там по правде было, это ты сам соображай.
Единственный возможный наследник престола ни с того ни с сего на нож горлом не
падает. Разве что если мешает кое-кому другому надеть царский венец. Я Бориса
не виню. Какой у него был выбор? Царевичевы голые дядьки(В оригинале «дядьки
нагие», вне контекста смысл непонятен.) Годунова ненавидели. Подрос бы Дмитрий,
захотели бы дядьки его царем сделать. Тут-то Борису и конец. На его месте я
сделал бы то же самое.
– Ты, Василий Иванович, половчей бы обстряпал, – льстиво
сказал Ондрейка. – Без ножика обошелся, чтоб дурных слухов избежать.
– И то правда. Тебя бы, душегуба, послал.
Оба засмеялись: один жирно, другой сухенько.
– Значит, дальше действуем так, – продолжил князь уже
серьезно. – Выставим мощи напоказ. Труп хорош: видом благостен, баб разжалобит,
а бабы в таком деле важней всего. Гляди, чтоб благоухание было – спрысни елеем,
розовым маслом. Калек заготовил?
– Двоих. Один слепой. Коснется гроба и про-зреет. Еще есть
парализованный, его на носилках принесут. Как чернь увидит одно исцеление,
потом второе – дальше само пойдет. Я толпу знаю. Бесноватые в ум войдут,
горбатые распрямятся, хромые без костылей пойдут. Вера, она чудеса делает…
– Двух мало будет, – строго оборвал его Василий Иванович. –
Еще парочку заготовь. На это дело должников возьми, из моей темницы.
– Сделаю.
– Ну, помогай Господь. – Боярин тяжело вздохнул. – Я
наверх(Точный смысл непонятен), за Борисом. Скажу, что мощи отрока доставлены.
А ты ступай в темницу, подбери сам, кого сочтешь подходящим. Сули прощение
долгов. А после – сам знаешь…
– Знаю. Не тревожься, князь, болтать не станут. Посмотрел
Ластик в дырку, как интриганы выходят из горницы: впереди боярин – важный, в
шитом серебром одеянии до пят; за ним пританцовывающей походкой Шарафудин.
И скорей уткнулся носом в унибук.
Первым делом, конечно, спросил про царевича Дмитрия.
УГЛИЦКИЙ Дмитрий (Димитрий)
(1582-1591)
Царевич, сын Ивана Грозного от его седьмой жены Марии Нагой.
Воспитывался в городе Угличе в окружении дядьев Нагих, братьев матери. Погиб
при невыясненных обстоятельствах: по одной версии, напоролся на нож во время
эпилептического припадка, по другой – был зарезан убийцами, подосланными
Борисом Годуновым, который хотел избавиться от наследника престола, чтобы
самому стать царем. Был похоронен в Преображенском соборе города Углича. Туманность
обстоятельств смерти царевича привела к появлению нескольких самозванцев,
выдававших себя за спасшегося Дмитрия.
Кое-что начинало проясняться. «Нагие» – это, оказывается,
фамилия. «Голые дядьки» – это царевичевы дядья Нагие. Про Дмитрия, младшего
сына Ивана Грозного, Ластик теперь тоже кое-что припомнил. Это из-за него у
Бориса Годунова «мальчики кровавые в глазах».
Заодно уж спросил и про Годунова – надо же знать, кто у них
тут царствует. Тем более что этому человеку хотят «отрока» показывать.
ГОДУНОВ