— Прямо при докторе?
— Да!
— Он решит, что это игра.
— Ну и что?
— А вдруг он не захочет играть?
Лично я не захотел бы, подумал Ямщик. Затея Верунчика нравилась ему чем дальше, тем меньше. Вайнберг решит, что у девочки головка бо-бо, точно решит. Что он тогда сделает? Посоветует родителям обратиться к психиатру. В итоге у Веры отберут зеркало, нет, не отберут, уже отбирали…
— Захочет!
— Он не примет это всерьез.
— Примет! Я подготовилась!
Вера рассмеялась и помахала над головой блокнотом.
— Ему не понравится, — Ямщик зашел с другого конца, — что ты его проверяешь.
— Ну и пусть! Ты вообще за кого?
— За тебя.
— Ты чье отражение?!
— Твое, — покорно вздохнул Ямщик.
— Вот и помогай мне, а не умничай!
Хлопнула дверь гостиной. В коридоре послышались шаги. Вера бросила взгляд на часы, висящие над столом, и победно улыбнулась: доктор прибывал аккурат по зеркальному расписанию! В дверь постучали со всей возможной деликатностью, и Вера, исполнясь важности момента, объявила серьезным тоном:
— Войдите!
Тебе смешно, Ямщик? Отчего же тебе не смешно?
— Познакомься, Верочка. Это доктор…
— Геннадий Яковлевич, — перебив маму, врач шагнул вперед. — Но если хочется, можно просто «доктор».
Умеет, оценил Ямщик. И без перебора. Молодец, Геннадий Яковлевич! Родители Веры замерли в коридоре персонажами второго плана.
— Я знаю, кто вы, — Вера села поудобнее, откинула одеяло. Сегодня ее одели в трикотажный спортивный костюмчик темно-синего цвета, с желтыми вставками-шнурами. Резинки на манжетах были слегка растянуты. — Очень приятно, Вера. Доктор, посмотрите на часы, пожалуйста. Сколько времени?
Вайнберг оттянул рукав пиджака, глянул на «Perrelet» в титановом корпусе:
— Половина четвертого.
— Пятнадцать тридцать две! — звонко уточнила Вера.
— Всё верно, пятнадцать тридцать две, — улыбнулся доктор. Улыбка у него была замечательная: добрая и без фальши. — Любишь точность? Думаю, нам стоит познакомиться поближе.
— Я тоже так думаю, — Вера указала на стул. — Присаживайтесь, пожалуйста.
Взрослые слова, взрослые интонации. Смешно. Ведь правда, смешно?
— Мы поладим!
Они произнесли это в унисон, слово в слово, врач и девочка. Не сговариваясь, оглянулись на родителей — и рассмеялись. Пожалуй, эти двое быстро найдут общий язык. Уже нашли, и это чудесно.
«Ты не будешь ходить.»
Отец с матерью тихо прикрыли за собой дверь, оставив доктора наедине с пациенткой. Они были уверены, что — наедине. Вайнберг придвинул стул ближе к кровати:
— Ты знаешь, зачем я здесь?
— Конечно, знаю! Вы пришли познакомиться. А потом вы будете делать мне операцию.
— Все верно. Это очень хорошая операция. После нее ты снова сможешь ходить.
— Нет, не смогу.
— Что за ерунда? Кто тебе такое сказал?!
Будь перед ним взрослый, в голосе Вайнберга кипело бы возмущение. А так — лишь неподдельное изумление.
— Зеркало.
— Зеркало?
— Оно мне всю правду говорит!
— Прямо-таки всю?
Геннадий Яковлевич сощурился, пустил в уголках глаз хитрые морщинки. Быстрей быстрого врач включился в предложенную игру, на ходу принимая чужие правила. Да ему педиатром работать надо, подумал Ямщик. Детским психологом!
— Всю-всю! Знаете, зачем я вас попросила на часы посмотреть?
— Зачем?
— А вот зачем!
Торжествуя, Вера протянула врачу блокнот. Ямщик, благо зеркало позволяло, заглянул Вайнбергу через плечо. Почерк у Верунчика оказался не ахти, но разборчив:
«Доктор придет ко мне в 15:32. На нем будет твитовый твидовый пиджак. Это мне зеркало сказало! А сейчас 15:27.»
— Впечатляет, — кивнул Вайнберг после долгой паузы.
Врач был растерян, хоть и не подавал виду. Он пытался найти рациональное объяснение, но кроме «случайно угадала» и «совпадение» ничего толкового не подворачивалось. Если честно, Ямщик ему даже посочувствовал.
— Теперь верите?
Геннадий Яковлевич развел руками:
— А куда деваться?
Конечно же, он не поверил.
— Мне зеркало сначала сказало, что я буду ходить. А потом, что не буду, — Вера с робостью тронула рукав твитового твидового пиджака. — Вот вы доктор, вы знаете, почему так?
«Мне! — стиснув зубы, возопил Ямщик. Он уже уяснил, что вслух такое кричать бесполезно. — Вопрос! Правильный вопрос! Задай его мне!»
— Это ведь тебе зеркало сказало, а не я? Давай у него и спросим.
Ямщик затаил дыхание.
— Давайте!
Вера развернула зеркальце так, чтобы доктор тоже мог в него заглянуть. Разумеется, кроме двух отражений — девочки и своего — он ничего не увидел.
— Свет мой, зеркальце, скажи, да всю правду доложи…
Слушая Веру, Геннадий Яковлевич переводил взгляд с девочки на ее отражение и обратно. Здоровый скепсис боролся в докторе с подозрительным сомнением, с иррациональным чувством тревоги. Скепсис побеждал по очкам, но соперники, отступая под натиском аргументов, продиктованных жизненным опытом, сдаваться не спешили.
— …почему я не буду ходить?
«Не тот вопрос!» — едва не заорал Ямщик.
Вместо вопля с его губ слетел ответ, пришедший в мгновение ока:
— Потому что операция пройдет неудачно.
— Потому что операция пройдет неудачно, — повторила Вера для врача.
— Это тебе зеркало сказало? — Вайнберг нахмурился. Похоже, он был суеверен, и игра ему разонравилась. — Я ничего не слышал.
— А зеркальце никто, кроме меня, и не слышит!
«Операция пройдет неудачно!» — стучало в висках Ямщика, словно в мозгу сбоила драм-машина. Жужжал рой ос, галдел легион бесов-искусителей, гремела какофония бесчисленных, разбегающихся во все стороны вариаций: «Насколько неудачно? Не парализует ли девочку совсем? Возможна ли успешная операция? Если да, что для этого нужно? Кто виноват?! Что делать?!» Увы, у Ямщика не было собственного зеркала, чтобы получить жизненно необходимые ответы, а ему самому никто не спешил задать правильно сформулированные вопросы.
«Я ничего не могу. Там, где мы ничего не можем, мы не должны ничего хотеть. Зинка, помнишь? Почему же я хочу? Почему ненавижу себя за отчаяние и беспомощность? Ненавижу себя, презираю себя, жалею себя — себя, себя, себя!!! — в то время когда Вера заслуживает жалости в сто раз больше. Кто из нас калека?! Я не способен найти ответ. Не способен подсказать вопрос. Не в силах изменить исход операции…»