Перечитывая эти строчки, Дик чувствовал неудержимый прилив нежности по отношению к Анне. Слезы подступали к его глазам. Он снова видел ее, такую хрупкую, такую беспомощную в своем розовом халате. Каким безумцем он был, когда принял маленькую несчастную девочку, испуганную, нуждающуюся в защите, за жестокую мегеру, которую следует сокрушить! Он думал теперь только о том, как заключить жену в свои объятия, ободрить ее, сказать Анне, что никогда ее не оставит, что он поплывет, чтобы спасти ее, вернуть к берегу разума. Да, он вырвет жену из ледяного и безутешного мира безумия, из его острых колючек. Силой терпения и любви он заставит Анну вновь обрести мягкое тепло реального мира.
Анна вернулась домой, превращенная в зомби неким мощным псиолептиком, который, как сказал доктор Флайб, она теперь будет принимать до конца жизни. Фил должен был следить за тем, чтобы жена глотала таблетки. Поскольку лекарства еще не лишили ее окончательно ясности ума и она не перестала желать восстановить ее в полной мере, Анна пыталась хитрить, выплевывать таблетки. Подозревая это, Фил ходил вокруг нее, ждал, пока она проглотит лекарство, обыскивал цветочные горшки. Он очень жалел себя: какое несчастье быть связанным с настолько тяжело больной женщиной. Однажды Анна услышала, как он, разговаривая с матерью по телефону и беспрерывно жалуясь, признал, что, «вероятно, Анне тоже тяжело». Несмотря на свою заторможенность, она едва не задохнулась от ярости.
Филип спрашивал себя, что он будет делать, если состояние Анны не улучшится. Разведется и будет искать другую жену? Или всю свою жизнь он будет тащить эту ношу? — христианин сказал бы, нести этот крест.
Пока Анна находилась в больнице, Филипу на помощь пришла привлекательная и странная женщина. Шведка по происхождению, атлетического телосложения, любящая выпить, эта Марен Хаккетт, инспектор полиции, водитель большегрузных машин и член общества, куда принимали только людей с необычайно высоким IQ, была совсем не похожа на ханжу, как Дик их себе представлял. Тем не менее она также была активным членом католического епископального прихода в Инвернессе, деревушке, где она жила, недалеко от Пойнт Рэйс. По ее совету Филип начал читать Послания апостола Павла, особенно места, касающиеся милосердия, в котором он признал то, что сам до того момента называл сопереживанием и, как и апостол, считал самой великой из добродетелей. В конечном счете Филип прекрасно чувствовал себя в роли мужа безнадежно больной женщины, с удивительным самопожертвованием заботящегося о ней, приносящего ей в жертву свою блестящую жизнь и увлекательные любовные похождения, которые, без сомнения, стали бы в противном случае его уделом. Герой романа, написанного Диком той осенью, «В ожидании прошлого» («Now Wait for Last Year»), столкнувшись с похожей дилеммой, обретает мужество и получает поддержку у робота-такси, как сам писатель получил ее со стороны Марен Хаккетт.
— Скажите, ваша жена когда-нибудь тяжело болела?
— У меня нет жены, сэр. Автономные механизмы не сочетаются браком.
— Хорошо, предположим, если бы вы были на моем месте и ваша жена заболела бы тяжело и неизлечимо, без малейшей надежды на выздоровление, вы бы оставили ее? Или же остались бы с ней, даже если бы знали, что и через десять лет нарушения, вызванные повреждением позвоночника, останутся необратимыми?
— Это означало бы, что единственной целью вашего существования станет забота о ней?
— Да.
— Я бы остался, — сказал робот.
— Но почему?
— Да потому что жизнь состоит из таких вот структур реальности. И если я покину больную жену, то получится, что я не могу выносить реальность такой, какова она есть.
— Пожалуй, я согласен с вами. Я думаю, что останусь с ней.
— Господь благословит вас, сэр. Вы честный человек.
Глава девятая
РЕАЛЬНОЕ ПРИСУТСТВИЕ
Как-то в один из ноябрьских дней 1963 года ближе к вечеру Дик брел по пастбищам, из-за бесконечных дождей превратившимся в трясину. В ложбинах из воды торчали ветви деревьев; вскоре, чтобы добраться от дома до хижины шерифа, понадобится лодка. Это наводнение напомнило Дику одно из мест в «Винни-Пухе», но даже воспоминание о любимой книге детства не смогло повысить настроение. С тех пор как Анна прекратила принимать лекарства, прописанные доктором Флайбом, она стала как прежде и даже хуже, чем раньше, потому что она смертельно ненавидела мужа, так что Филу приходилось по новой терпеть злобную жену, вместо того чтобы представлять себе, как он ее спасает. На вопрос, следует ли при подобных обстоятельствах уйти или остаться, «Ицзин» дала ему неутешительный ответ: Ку, работа над тем, что испорчено.
Гексаграмма являла собой блюдо, на котором кишели черви. Это весьма соответствовало его состоянию духа, его браку, вообще его жизни. Вывод, казалось, напрашивался сам собой: любой нормальный человек, в котором есть хоть капля инстинкта самосохранения, пнет такое блюдо и убежит со всех ног, прежде чем его мозг растопится окончательно и ему придется провести остаток жизни, глядя, как черви пожирают друг друга. Но, согласно «Ицзин», ничто не является окончательным, все меняется, торжествующие гексаграммы содержат зародыши упадка, а наиболее удручающие, как та, что ему только что выпала, — зародыши обновления. «В этом застое, — говорилось в комментарии, — одновременно содержится и то, что необходимо, чтобы положить ему конец. То, что испорчено из-за ошибки одного человека, может быть исправлено работой людей. Полезно пересекать большие воды».
Другими словами, вместо того чтобы бежать, вырваться из зыбучих песков, куда его тащила Анна, нужно было попытаться спасти их брак. Может быть, пересечение больших вод ведет его к намеченной цели. Было бы слишком глупо опустить руки в последний момент, подобно тому как Христофор Колумб, отчаявшись, всего за несколько кабельтовых от берегов Америки вдруг повернул бы назад. С другой стороны, можно потратить долгие годы понапрасну или даже погубить жизнь, упорствуя в своем заблуждении, ибо невозможно заранее узнать, плывешь ты к земле или к смерти.
И тут над ним прокричала какая-то птица. Филип поднял голову.
Вместо неба над ним было лицо: огромное, металлическое, страшное; склонившись, оно разглядывало его.
Испугавшись, Дик закрыл глаза. Перед его мысленным взором все еще стояло видение, но не само лицо, а его выражение, невероятно безобразное, как если бы в нем сосредоточилось все мировое зло, в этом взгляде, который сочился из щелей, расположенных рядом с носом, или тем, что должно было быть носом. Филип понял, что всю жизнь боялся увидеть именно это. И так напугавшая его в детстве глупая шутка отца с противогазом тоже предвещала это. И вот теперь он увидел. Теперь он никогда этого не забудет. И никогда больше не сможет уже спать спокойно.
Филип медленно открыл глаза. Поскольку он стоял, опустив голову вниз, то первое, что увидел, были его ботинки, его большие армейские ботинки, сильно испачканные размокшей землей. Филип с облегчением смотрел на них: ботинки были тяжелые и вполне реальные. Он поднял глаза.