Воспитательные моменты. Как любить ребенка. Оставьте меня детям (Педагогические записи) - читать онлайн книгу. Автор: Януш Корчак cтр.№ 39

Есть дети, которые, не играя сами, любят наблюдать, как это бывает и у взрослых, за игрой в бильярд или шахматы. Тут встречаются интересные ходы, ошибочные и гениальные.

Целенаправленность движений – это только одно из многочисленных свойств, которые делают этот спорт приятным.

74. Игра – не столько стихия ребенка, сколько единственная область, где мы позволяем ему проявлять инициативу в более или менее широком диапазоне. В игре ребенок чувствует себя до известной степени независимым. Все другое – это мимолетная милость, минутная уступка, а на игру ребенок имеет право.

Игра в лошадки, солдатиков, разбойников, пожарников – он расходует свою энергию во внешне целенаправленных движениях, на минуту отдается иллюзии или сознательно убегает от будничной серости. Дети потому так ценят участие ровесников с живым воображением, многосторонней инициативой, с большим запасом сюжетов, почерпнутых из книг, потому так покорно подчиняются их порой деспотической власти, что благодаря им туманные фантазии легче облекаются в видимость действительности. Дети стесняются присутствия взрослых и посторонних, стыдятся своих игр, отдавая себе отчет в их ничтожности. Сколько в детских играх горького сознания отсутствия реальной жизни, сколько болезненной тоски по ней. Палка для ребенка – это не лошадка, просто он из-за отсутствия настоящего коня вынужден смириться с деревянным. А когда он на перевернутом стуле плывет по комнате, то это вовсе не прогулка в лодке по пруду.

Когда у ребенка в плане дня есть купание без ограничений, лес с ягодами, рыбалка, птичьи гнезда на высоких деревьях, голубятня, куры, кролики, сливы из чужого сада, цветник перед домом, игра становится лишней или категорически меняет свой характер.

Кто согласится обменять живую собаку на набитую опилками и на колесиках? Кто отдаст пони в обмен на коня-качалку?

Ребенок обращается к игре поневоле, убегает в нее, скрываясь от злой скуки, прячется в ней от грозной пустоты, от холодных обязанностей. Да, ребенок предпочитает даже играть, нежели зубрить грамматические формулы или таблицу умножения.

Ребенок привязывается к кукле, щеглу, цветку в горшке, потому что у него больше ничего нет, вот так же заключенный или старик привязываются к тем вещам, что у них есть, потому что у них уже ничего больше нет. Ребенок играет во что угодно, лишь бы убить время, лишь бы занять себя, потому что не знает, что делать, потому что ничего другого у него нет.

Мы слышим, как девочка назидательно учит куклу правилам хорошего тона, как поучает и ругает; но мы не слышим, как в кровати она жалуется кукле на взрослых, шепотом поверяет ей свои тревоги, неудачи, мечты.

– Я тебе скажу, куколка, только ты никому не говори.

– Ты хорошая собачка, я на тебя не сержусь, ты мне ничего плохого не сделала.

Одиночество ребенка наделяет куклу душой. Это не детский рай, это драма.

75. Пастух предпочитает играть в карты, а не в мяч: он и так достаточно набегался за коровами. Маленький продавец газет и «подмастерье на побегушках» только в начале своей служебной карьеры бегают изо всех сил, они быстро выучиваются дозировать свои силы, распределяя их на целый день. Не играет в куклы ребенок, вынужденный нянчить младенца; напротив, он всячески убегает от докучливой обязанности.

Что же, значит, ребенку работа не мила? Работа ребенка из бедной семьи имеет утилитарный, а не воспитательный смысл, она не считается ни с его силами, ни его индивидуальными чертами. Было бы смешно приводить в качестве положительного примера жизнь детей бедняков: здесь тоже царит скука, зимняя скука тесной избы и летняя скука двора или придорожной канавы, просто здесь у нее другая форма. Никто не в силах заполнить день ребенка так, чтобы череда дней, выстраиваясь в логическую цепочку, от вчера через сегодня к завтра, разворачивала перед ним красочное содержание жизни.

Многочисленные детские игры на самом деле есть работа.

Когда они вчетвером строят шалаш, копают куском жести, стекляшкой, гвоздем, вбивают жерди, связывают их, покрывают крышей из веток, выстилают внутри мхом. Работая по очереди, молча, напряженно или вяло, но всегда проектируя улучшения, развивая дальнейшие планы, делясь результатами наблюдений, – это не игра, а неумелая пока работа, несовершенными орудиями, с несоответствующими материалами и потому не плодотворная, но зато организованная так, что каждый вкладывает в нее столько, сколько может, в меру своих возраста, сил и умений.

Если детская комната, вопреки нашим запретам, так часто превращается в мастерскую и склад хлама, то есть строительного материала для задуманных работ, то не в этом ли направлении следует направить свои поиски? Может, для комнаты маленького ребенка нужен не линолеум, а куча качественного желтого песка, большая вязанка веток и тачка камней? Может, доска, фанера, фунт гвоздей, пила, молоток, токарный станок были бы более желанными подарками, чем настольная игра, а учитель труда – полезнее, чем учитель гимнастики или игра на пианино? Но тогда из детской пришлось бы выгнать больничную тишину, больничную чистоту и ужас перед пораненным пальцем.

Умные родители с досадой велят: «Играй!» – и с болью слышат ответ: «Все только играй да играй». А чем же им заниматься, раз у них ничего другого нет?

Многое изменилось, к играм и развлечениям сейчас не относятся со снисходительной терпимостью, они вошли в школьные программы, все громче требуют для них территории. Изменения стремительны, за ними не поспевает психика заурядного отца семейства и воспитателя.

76. Вопреки всему вышесказанному, есть и такие дети, которым не слишком-то докучает одиночество, и у них нет потребности в деятельной жизни. Этих тихих детей, которых чужие матери ставят в пример своим детям, «не слышно в доме». Они не скучают, они сами отыскивают игру, которую по приказанию взрослых начинают, по приказанию послушно и прервут. Эти дети пассивные, они хотят немногого и не сильно, поэтому легко подчиняются, фантазии заменяют им действительность, тем более что этого хотят сами взрослые.

В группе они теряются, их больно ранит грубое равнодушие толпы, они не поспевают за ее бурным течением. Вместо того чтобы понять, в чем дело, матери и здесь жаждут переделать, силой навязать то, что лишь неспешно и осторожно можно выработать в постоянном усилии на пути, вымощенном опытом множества неудач, несостоявшихся попыток и болезненных унижений. Всякий бездумный приказ только ухудшает положение вещей. Слова «иди поиграй с детьми» приносят ребенку не меньший вред, чем другим фраза «хватит уже играть».

А как легко узнать такого ребенка в толпе детей!

Вот пример: дети в саду водят хоровод. Два десятка детей поют, держась за руки, а двое в центре играют главную роль.

– Ну, иди же, поиграй с ними!

Она не хочет, потому что не знает этой игры, не знает этих детей, потому что, когда однажды попробовала принять участие в детской игре, ей сказали: «Иди отсюда, мы в игру больше не берем!» или: «У-у-у, растяпа!» Может, завтра или через неделю она решится попробовать снова. Но мать не желает ждать, она освобождает для нее место, силой выталкивает ее в круг. Робкая девочка неохотно берет за руки соседей, мечтая об одном: чтоб ее никто не заметил. Так и будет она стоять, может, мало-помалу заинтересуется, может, сделает первый шаг на пути к примирению с новой для нее жизнью группы. Но мать совершает новую бестактность: жаждет вовлечь ее в игру приманкой более активного участия.