– Сэр, это все, что у вас есть? И кроме этих денег – ничего?
Я смотрю на него сверху вниз, он старый, и руки у него дрожат; и сердце у меня падает еще того ниже. Я перегибаю тоненькую пачку денег и отслаиваю сверху двадцатку.
– Вот, сэр, пожалуйста, нам не хотелось бы оставлять вас ни с чем, ну, или типа того.
Хуёвый из меня преступник. Он берет купюру, даже не подняв на меня глаз. И тут меня пробивает мысль: вот Элле, скажем, обломилось внимание, которого ей так недоставало, и ей за это даже заплатили. Дойчмаи пустил в ход несколько давно залежавшихся бумажек и получил взамен такой кайф, о котором, быть может, мечтал всю свою сознательную жизнь. Моей старушке достанется спокойствие духа насчет моей новой работы и некоторая сверхплановая прибыль. А на мою долю остается привилегия жонглировать этой кучей вранья с говном пополам. И так меня от этой мысли пробрало, что захотелось послать все к ебене матери мелким шагом на хуй и самому отправиться примерно в ту же сторону.
– А теперь, пожалуй, я оставлю вас наедине, – говорю я и поворачиваюсь к двери. Но, дойдя до двери, я слышу позади сдавленный стон Дойчмана. Я разворачиваюсь и вижу, что он встает с кровати. Трусики Эллы рывком взлетают вверх по бедрам.
– Не останавливайтесь, – говорит из окошка Лалли. Потом оборачивается, опускает камеру и говорит куда-то через плечо: – Леона, иди глянь, что нам удалось отснять для нашего шоу!
Я хватаю в охапку Эллу, с платьем, наполовину заправленным в трусы, и волоку ее по коридору, запинаюсь на ходу и роняю матушкин фотоаппарат. Перед нами, разинув рот и выпучив глаза, с грохотом несется в ванную Дойчман. Я успеваю просунуть ему в дверь фотографию.
– Сожгите ее, сэр, и как бы все ни сложилось – ни в коем случае не говорите с этим парнем.
Половицы под нами ходят ходуном, мы вылетаем из передней двери и скатываемся с крыльца. В конусе света от фонаря над входом пролетают дождевые капли, наискосок, вихляя и сплетаясь на ходу, как злобные сперматозоиды. Я дергаю Эллу за руку в сторону, из-под ног у нас веером летит гравий, и мы ныряем за угол, в тень, туда, где я оставил вещи. А там стоит Лалли с камерой на плече.
– Опаньки, милые дети, куда вы так спешите?
Я хватаю Эллу за плечи и отталкиваю в сторону. Она волчком летит по направлению к дороге, одна рука молотит воздух, другая пытается сквозь платье расправить на заднице трусы. Лалли не торопясь идет к моему рюкзаку и занимает стратегическую позицию между мной и великом. И жестом, исполненным томной неги, хватает себя за яйца.
– Боже мой, какую славную карьеру ты сделал за последние несколько дней.
Во мне взвивается тысяча ответных матюков, но ни одному из них так и не удается выбраться наружу. Вместо этого я прикидываю, насколько неустойчива его поза, наклоняю голову и ракетой запускаю собственное тело ему в живот. Дхууф! – Он падает через велик, камера описывает круг и с хрустом приземляется ему на голову.
– Ах ты, мешок с говном! – Он выпрастывается из велосипедной рамы и бьет меня носком ноги в колено. И рычит: – Ах ты, вафёл хуев, хочешь поиграть по-взрослому, да?
Я подхватываю камеру и выдираю из нее кассету. Потом, как следует прицелившись, со всей дури навешиваю ему ногой в рожу. Удар приходится прямо в пятак, и он снова падает на спину, через велосипед, поймав мутного и залившись кровью, и сверху на него дождем сыплется гравий.
– Уау, Лалито, – кричит откуда-то из-за дома невидимая Леона. – Твоя звездочка только что наткнулась здесь на паука – и ты хочешь сказать, что это тоже входит в профессиональный риск?
Я закидываю рюкзак за спину и рву в сторону дороги. Элла тут же выскакивает из-за стоящего на другой стороне улицы джипа и пытается поймать меня за руку. Головой вперед я тащу ее за собой туда, где потемнее, и мы мчимся по дороге, рука об руку, а за нами по небу гонятся тучи.
– Лало, – доносится сзади голос Леоны. – Если честно, как тебе кажется – какое имя больше подойдет, Ванесса или Ребекка?
Сердца у нас стучат так же часто, как ноги о землю, и волокут нас мимо покосившихся развалюх, мимо самопальных крылечек в неровном желтом свете фонарей, через овражки и балки; мы хватаем воздух, как два реактивных двигателя, пока не выходит топливо. Лалли наверняка уже выбрался на дорогу и ищет нас. Охуев от злости. И силы правопорядка тоже не заставят себя долго ждать. Колесо фортуны раскалилось докрасна.
– Пиздец, – выдыхает Элла, когда мы наконец останавливаемся.
Я встаю на колени, с ней рядом, в кустах позади ее дома. Отсюда виден заросший проселок, который идет вдоль ее заднего забора, плюс соседская хибара. Там, где проселок кончается, угадывается в темноте Джонсонова дорога. За нашей спиной, огромный и черный, расстилается Китер, и высятся за Китером холмы. Как только дыхание у меня более или менее приходит в норму, я слышу первых сверчков и как пульсирует шорох травы под порывами ветра. Влажное дыхание Эллы касается моего лица. Я оборачиваюсь и смотрю сквозь кусты туда, где перемигивается россыпь огоньков: там Крокетт. Сквозь тишину слышен мерный гул города, потом – звук приближающегося автомобиля. И ко мне приходит осознание еще одной истины, мягкое и теплое, как прикосновение руки. Насчет того, что у меня ровно семь секунд, чтобы распланировать всю свою оставшуюся жизнь.
– Элл, я хочу доверить тебе что-то очень важное.
– Можешь положиться на меня, Берни.
– У нас с тобой сто сорок долларов. То есть по семьдесят на брата.
Я вытаскиваю деньги из кармана и перебираю пачку в поисках десятки. Десятку я сую обратно в карман, а остальное протягиваю Элле.
– Ты сможешь отнести шестьдесят долларов на Беула-драйв, в дом номер семнадцать? Ради меня? Нужно будет причесаться, переодеться и проскользнуть туда незаметно, как тень. Сможешь?
– Конечно, смогу. – Она кивает, как маленький ребенок, ну, вы знаете, как они кивают: слишком рьяно. Потом смотрит на меня сияющими в темноте глазами. – А что ты будешь делать дальше?
– Мне на какое-то время придется исчезнуть.
– Я с тобой.
– Черта с два. Нас сцапают в две секунды.
Она сжимает губы и еще какое-то время пристально смотрит на меня. Если видели когда-нибудь, как пристально смотрит на вас ваша кошка – один в один. Или типа того. По Джонсоновой дороге грохочет грузовик. Я примерзаю к месту, пока он не проезжает мимо. А Элла все сидит и смотрит. Потом где-то неподалеку хлопает дверь, и женский голос кричит во тьму:
– Э-лла!
Лицо у Эллы как будто гаснет изнутри. Должно быть, с ее точки зрения, мы только что пережили самое настоящее приключение; отныне между мной и Эллой Бушар лед сломан. Я пожимаю ей руку, в знак вечной памяти о пережитом вместе, и подхватываю рюкзак.
– Если увидишь мою мать, скажи ей, что мне очень жаль, что все так вышло, и – что я с ней свяжусь. Или нет, лучше – лучше вообще ничего не говори, а просто сунь деньги под дверь, и все. Ладно?