«Пслушай, з'мляк, – говорит она. – Ты в'ть этму пааарню гавна за шиврт наложшь на всю аааставшесе жизнь». Потом я думаю о матушке, как она сидит на кухне. И света, наверное, нет, и все над ней смеются, потому что она бедная и не жрет каждый день ёбаную пиццу. И скользкие ухмылочки от только что подмывшейся Леоны. Выхода у меня нет никакого.
Велик мчит нас между веселенькими развалюхами и жилыми прицепами от трейлеров, вдоль по улицам, где тротуары не огорожены бордюром, покуда небо не гаснет почти совсем. Мы подъезжаем к деше вому деревянному дому, какой можно при желании соорудить за выходные: он выкрашен чистенько, с аккуратной маленькой лужайкой и бордюрами, выложенными кирпичом и гравием. Здесь живет наш старый мистер Дойчман. Мы хрустим колесами мимо бетонной фигурки спящего мексиканца и осторожно кладем велосипед на гравий возле дома. Мистер Дойчман нас не ждет. В бизнесе это называется Незапланированным Визитом. Я ловлю Эллу за плечи, чтобы устроить ей последний инструктаж.
– Элла, он только смотрит и трогает тебя, понятно? Ничего лишнего – понятно? Если он зайдет слишком далеко,зови меня.
– Остынь, Берни – это мои полюса, или как тебе кажется?
Господи, как же от нее иногда с души воротит. По плану она должна быть тихой и застенчивой и полностью предоставить ему всю инициативу. Типа того: ага, конечно. Я ее просил даже рта не открывать без крайней на то необходимости, но требовать подобного от Эллы – уже явный перебор, сами понимаете.
Она, похрустывая гравием, идет к дверям мистера Дойчмана, а я стараюсь скорчиться так, чтобы меня не было видно. На меня друг за дружкой падают две тяжелые капли држдя, как будто птицы насрали. Ёб твою мать, как это похоже на Крокетт. Потом я слышу, как отворяется дверь. И воркующие пришепетыванья Дойчмана.
– Кто это к нам пришел? – говорит он, и голос у него такой добрый и надтреснутый. Голос убеленного сединами старца у нашего мистера Дойчмана, сто процентов благородной старости, как будто он вибратор проглотил или типа того.
После того как они заходят в дом, я вынимаю все необходимое из рюкзака и – хрусть-хрусть-хрусть – пробираюсь к двери, оглядываясь на ходу, нет ли на улице соседей. Смотреть особо не на что, кроме припаркованного у обочины старого джипа, и слушать тоже – кроме позванивающих на ветру проводов. Я осторожно толкаю дверь мистера Дойчмана – она не заперта. И задерживаю дыхание, пока откуда-то из глубины не доносится Эллин голосок.
– Мама потому их покупает, что принято считать, что хлопок – уау, какие у вас руки холодные…
Пошла игра. Я притворяю за собой дверь и крадусь в гостиную. В мозг мне ударяет незнакомый запах; запах застарелых замаринованных грез, как будто органы в стеклянных банках. Запахи чужих домов звучат сильнее, если вы проникли в дом тайком. Я иду по узкому коридору на голос Эллы, мимо ванной, где царят другие запахи – производственные. Потом на дорогу возле дома выворачивает машина. Я приглушаю рукой звук собственного сердца, пока этот звук не смолкает вдалеке – в смысле, машины, а не сердца, конечно. И пиздую потихоньку дальше.
Дойчман и Элла – в комнате, в которую упирается коридор. Дверь распахнута настежь. Я распластываюсь по стене и выгибаю шею, чтобы заглянуть внутрь. Мистер Дойчман сидит на одной из тех старых жестких кроватей, на которые, судя по всему, забираться приходится с помощью стремянки. Покрывало сморщилось симметрическими складками под его симметрической жопой, так что поверху пошла маленькая такая аккуратная горбинка. Возле кровати стоит полированный деревянный столик, а на нем, на вязаной салфетке, – лампа. Плюс бумажник, Библия и черно-белая фотография в тяжелой медной рамке. С фотографии улыбается милейшая на вид женщина с ясными, искренними глазами и кипой густо-курчавых волос, которые раздувает ветер, – на фоне цветущего дерева. Сразу видно, что этот ветер дул много лет тому назад. На другой стороне комнаты единственное маленькое окошко с видом на замусоренный задний двор: среди прочего хлама там стоит ржавый остов большого двухместного кресла.
Элла стоит в ногах кровати, задрав подол до подбородка.
– Ха! Так щекотно… Подождите, вам хочется увидеть мой южный полюс – или северный?
Она стягивает трусы до коленок: не медленно и с оттяжкой, чтобы, типа, эротика, а просто сдергивает, на хуй, с такой улыбочкой на ебале, как будто ее только что купили в «Мини-Марте». Поняли теперь, что я имел в виду, когда говорил об Элле?
– Батюшки, а это что у нас такое? – Дойчман, подрагивая кончиками пальцев, дотрагивается до ее голой жопки, и дыхание у него становится отрывистым.
Я тоже набираю полную грудь воздуха. А потом выпрыгиваю на середину комнаты с матушкиным «полароидом» на изготовку. Щелк!
– Псих ненормальный! – говорит Дойчман. Губы у него кривятся и дрожат, как будто сами по себе, отдельно от лица, а потом голова его падает на грудь, наверное, от стыда.
– Мистер Дойчман, все в порядке, – говорю я. – Мистер Дойчман? Мы здесь не для того, чтобы создавать какие-то проблемы, юная леди пришла сюда по собственному желанию, а я – просто ее сопровождаю. Вы меня понимаете?
Он поднимает на меня печальный взгляд и глотает какие-то непроговоренные слова. Потом снова переводит взгляд на Эллу. Она вскидывает голову, как ведущая игрового телешоу, и одной улыбкой пришивает его к месту.
– Мистер Дойчман, – продолжаю я. – Я крайне сожалею о том, что мне пришлось вмешаться, да еще так неожиданно. В смысле, со всем уважением к вам. Но, видите ли, ситуация сложилась так, что у вас и у меня есть некоторые – особого рода – потребности и мы вполне в состоянии помочь друг другу.
Дойчман разевает рот и принимается слушать меня как истинный техасец.
– Вы видите эту юную леди? Готов поспорить, что вы были бы не прочь провести с ней наедине еще какое-то время. И ваши потребности – вполне возможно – будут, таким образом, полностью удовлетворены.
Я стараюсь подражать коммивояжерам с папашиных видеопленок, которые неизменно растопыривают руки и похохатывают, так чтобы сложилось впечатление, что ты совершеннейшее мудило на всем белом свете, если до сих пор не въехал, как все в действительности легко и просто.
– А в обмен на все это нам нужно небольшое количество денег. Вы могли бы заплатить небольшой вступительный взнос, ну, скажем, триста долларов – единовременная выплата, без каких бы то ни было излишних формальностей, после чего я уйду и оставлю вас наедине. На какое-то время. И еще, мистер Дойчман, вы получите вот это фото, и мы никогда к вам не вернемся и никому не скажем ни единого слова. Это мы можем торжественно обещать вам прямо здесь и сейчас, не правда ли, мисс?
Элла упирает руки в боки и улыбается широкой улыбкой мушкетера, с трусами, болтающимися возле колен. Дойчман какое-то время глядит в пол, потом молча тянется к лежащему на столе бумажнику. Не говоря ни слова, он вынимает все, что там есть, и протягивает мне. Сто шестьдесят долларов. Сердце у меня проваливается куда-то в межреберные пространства.