– Вы тут все поумираете, а мне об этом так никто и не скажет? – Пам пинком распахивает дверцу «меркури» и переводит дух, прежде чем приступить к многотрудному процессу вставания. Из-под ног у нее выпрыгивает что-то страшное – размером с лягушку-быка, не меньше, вот вам крест.
– Верни, иди помоги старушке Пальмире со всеми этими пакетами. Я названиваю на ваш чертов номер уже целую вечность.
Она роняет прямо на асфальт несколько бумажных пакетов, а потом вламывается в самую густую часть ивы, волоча за собой ветви, как театральный плащ. В сени дерева, на лавочке, сидит и старательно размазывает сопли матушка.
– Лалито ушел, – всхлипывает она.
– Я думала, он сделает это гораздо раньше, – говорит Пам. – Давайте-ка все в дом, а то еда вся отклекнет.
Она пускается в неспешный путь к нашему крыльцу. Я подбираю пакеты от «Барби Q» и пристраиваюсь в кильватере.
– Верни, глянь-ка! – говорит она, оборачиваясь и тыча пальцем в небо.
Я задираю голову. «Чшш», – она шлепает меня по пузу. Тихий такой звук, как тарелки ударника. Это у нас с ней такая национальная игра.
– Брось, Дорис, не переживай, я позвоню Лолли и все ему объясню про твой герпес.
– Черт, Пальмира, господи боже мой.
Раскаты грома сотрясают могучую плоть Пам – она смеется. Моя старушка искренне пытается не расплескать драгоценную чашу собственных несчастий, она возится на лавочке, обхватив себя руками за плечи, и перебирает ножками. В конце концов она просто взрывается и очертя голову несется к парадной двери.
– Нет, какая наглость, какая самоуверенность – тебе непременно время от времени нужно причинить кому-нибудь боль, да?
– А давай я спущу тебя с крылечка, хочешь? Хоо, ххооо, хххооо.
– Ради бога, Пальмира! И не нужна нам твоя чертова еда.
– Хоо, ххоо, хххоооо. Видела бы ты, что вытворяла Вейн на Катаниях. Она слопала кукурузы больше, чем целый грузовик голодных мексикосов.
– Но диета Аткинса как бы и предполагает как можно больше протеина…
– Нет, просто Барри сегодня там не было.
– Почему?
– Кое-кто из организаторов нашего цирка выставил ему пиво. Он, оказывается, еще вчера нашел у Китера второе ружье.
Двенадцать
Насчет уехать затемно, так это не я придумал. Моя старушка решила нанести визит бабуле; в результате весь дом теперь воняет лаком для укладки волос. А почему она решила отправиться в такую рань, догадаться нетрудно: чтобы никто не видел, как она чешет через город на своих двоих. Пусть все видят, как она откуда-то приедет, вся такая из себя. А беготня – не для сторонних глаз. Вот какую истину я усвоил с тех пор, как у нас не стало машины.
– Нет, я не верю, что во всем городе не нашлось пары приличных «Туберлимбов». Я в том смысле, что нужно будет поискать у бабули в городе. – Она имитирует звуки глубокого дыхания и кончиками пальцев ерошит мне волосы. Потом делает шаг назад и хмурится. Что означает – до свиданья. – Обещай, что не опоздаешь на свою терапию.
За нефтяной качалкой разгорается и разгоняет звезды пурпурное небо оттенка «электрик», приглашая последних ночных бабочек разлететься по домам. Совсем как в то утро, когда старая Нэнси Лечуга, вся такая несчастная, неподвижно стояла посреди дороги. Я стараюсь об этом не думать. Мне есть чем занять голову. Нет, все-таки удачная это была мысль, насчет отправиться к Китеру; если кто-нибудь меня там увидит, что он скажет впоследствии? «Мы видели Вернона у Китера». И никто не поймет, что, собственно, имеется в виду: автомастерская или сам пустырь. Поняли? Вернон Гений Литтл. В обмен на это я попросил Судьбу что-нибудь придумать насчет денег. Чем дольше живешь, тем яснее понимаешь, что деньги – единственный путь к разрешению всех на свете жизненных проблем. Я даже наскреб кое-какой обменный фонд, чтобы при случае сдать в городе под залог – если, конечно, дойдет до этого. А что дойдет, так в этом я не сомневаюсь, потому и сунул в рюкзак несколько предметов, которые являются моей, и только моей, движимой собственностью: кларнет, скейтборд и четырнадцать музыкальных дисков. И все это лежит теперь у меня в рюкзаке, за компанию с коробкой для обедов, в которой покоятся один-единственный сандвич, пара косяков и бумажка с интернет-адресами.
Что до косяков и бумажки с адресами, так я вам хочу сказать, что сегодня ночью я слышал голос Хесуса. И он велел мне пойти и вмазать, и чем быстрее, тем лучше. А если поначалу у тебя не попрет, сказал он мне, тогда иди и ужрись до усраной смерти. План у меня такой: отсидеться у Китера и хорошенько все обдумать. По пьяни человеку вообще все по хрену и мысль клюет круче.
Я еду по пустынным улицам из замороженного серебра, и деревья над головой веют мне в лицо головокружительным запахом нагретых за ночь трусиков в хрустящем постельном белье. Либерти-драйв пуста, если не считать клочков сена и оберток от «Барби Q». В утренних сумерках пятен на тротуаре возле школы не видно совсем. Когда мимо меня проползает здание гимнастического зала, неуклюжее и темное, я смотрю в другую сторону и стараюсь думать о других вещах.
Музыка – сумасшедшая штука, если вдуматься. Интересно, как я принимал решение насчет того, какие диски не стоит сдавать в ломбард. Можно было оставить какую-нибудь танцевальную музыку, она вроде как должна внушать бодрость и оптимизм: посредством бесконечных «т-цссс, т-цссс, т-цссс». Но тут тоже не все так просто: только-только ты преисполнишься бодрости, оптимизма и уверуешь в полную победу над жизнью, как композиция подходит к концу, и выясняется, что ты по-прежнему в полной жопе. Вот почему эти песни нужно слушать непрерывно, и только так – на случай, если вы не в курсе. Тот же пирог со сливками, но в профиль. Еще я мог оставить что-нибудь из хеви-метал, но через эту бодягу можно и до самоубийства дотумкаться. Как нехуй делать. Чего мне действительно не хватает, так это чего-нибудь вроде Эминема, какой-нибудь злой поэзии, и чтобы наотмашь, но такого у нас в Мученио не купишь. Это все равно что искать в наших супермаркетах резиновых зверушек для зоофилов – вернетесь с тем же результатом. В наших местах если скажешь ганста, народ разве и вспомнит, что про Бонни с ее ебливым Клайдом. Ну, и угадайте, что в итоге? В итоге я оставил свои старые альбомы с кантри. Уэйлона Дженнингса, Уилли Нелсона, Джонни Пейчека – даже старую папашину сборку Хэнка Уильямса. Оставил просто потому, что эти ребята говна в своей жизни наелись по самое нехочу: и поют они, в общем-то, про это самое говно. Слушаешь и знаешь, что они сотню раз просыпались на голом дощатом полу с полным ртом проблем и дышлом в жопе. Этот небрежный гитарный перебор знает, почем фунт лиха. И тогда единственное, что тебе нужно, – это пиво.
У Сайласа Бена вместо почтового ящика стоит старая стиральная машина. Про которую всегда не лишне помнить, потому что если сворачивать к нему с этого конца Калавера-драйв, то на повороте стоят деревья, а прямо за деревьями – она, родимая. Это я говорю на тот случай, если когда-нибудь вам придет в голову влететь на подъездную дорожку к дому Сайласа Бена на полной скорости. Тогда и настанет время вспомнить про эту ёбаную стиральную машину. Шутка вполне в духе Сайласа. Я, конечно, понимаю, что для визитов рановато, но он всегда оставляет в гостиной на ночь свет, наверное, для пущей безопасности, что, в свою очередь, всегда дает повод сказать: «Черт, Сайлас, а я увидел, что у тебя горит свет, вот и завернул на огонек». Я каждый раз так говорю, и он всегда ведется. Я осторожно сворачиваю на подъездную дорожку, ставлю велосипед, подхожу к окну спальни и стучу условленным стуком. Потом стою и слушаю, затаив дыхание. Между шторами появляется щелка. Я, крадучись, иду к задней двери. Внутри раздаются какие-то скрипы и стуки, потом Сайлас открывает дверь и таращится на меня заспанными глазами.