Кошмарных снов, любимая - читать онлайн книгу. Автор: Анна Джейн cтр.№ 58

Однако Джесс отлично понимала, что Плутон как архетип таит в себе страшные и непонятные символы. И оказалась права.

Уже его графическое изображение – перевернутый символ Марса, дополненный символом Луны, обозначал некий цикл смерти и нового рождения. А из всей прочитанных статей в Интернете Джесс сделала вывод, что Плутон или Диспатер – это символ некой первозданной энергии, управляющей биологическими процессами рождения и сексуальной жизни. Символ манипулирования, кризиса и достижения власти над другими людьми. Символ насилия, принуждения и табу. Символ тайн, одержимости и неотвратимого рока.

Символ трансформации через разрушение.

Символ эволюции и смерти.

И этот символ глубоко связан с бессознательным человека и его Ид.

Туман Осени тоже говорил об этом.

Что же за место этот Диспатер, если имеет связь хотя бы с частью этой символики?

Или это все-таки игры ее разума? Галлюцинация, бред?..

Ответа не было.

Но если Джесс разобралась с символикой Диспатера, то что такое секулярные игры, она не знала. И с гулко бьющимся сердцем вновь полезла в поисковик.

«СЕКУЛЯРНЫЕ ИГРЫ (лат. Ludi Saeculares) – римский праздник, заключающий столетний цикл (saeculum). По некоторым источникам, первые игры проводились в 249 г. до н. э. Праздник нес в себе идею искупления и знаменовал конец старого века. Сопровождался ночными жертвоприношениями силам подземного мира. Праздновался на Марсовом поле три ночи и три дня в честь Плутона и Прозерпины, над подземным алтарем. Однако император Август изменил характер праздника, выдвинув на первый план идею очищения перед новой счастливой эпохой. В торжества он ввел новых богов – Аполлона, Диану, Юпитера».

Первое, за что ухватилась Джесс, было слово «жертвоприношение». А затем вспомнился известный миф об Аиде и Персефоне, а в Древнем Риме – Плутоне и Прозерпине.

* * *

– Ты любишь читать? – с интересом спрашивает Брент, беря в руки книгу с мифами.

Джесс купила ее еще в средней школе, когда писала работу по Древней Греции.

– Люблю, Элмер, – отвечает она. – Думаешь, раз я – в группе поддержки, то должна быть дурой?

Джесс раздражена и очарована одновременно. Сегодня они вновь оказались вместе в классе по литературе. Она – специально. Он – случайно. По крайней мере, ей так кажется.

Оба делают вид, что того поцелуя не было.

У Джесс горят щеки, но она отчаянно делает вид, что все нормально. Она кидает на Брента пренебрежительные взгляды, чуть высокомерна – как обычно, и строит из себя недотрогу. Но врать себе не может – чувствует, как ее тянет к Элмеру. Он – сосредоточение ее буйного счастья, желания и этой чертовой болезненной нежности.

И Джесс ненавидит себя за это.

– Не злись, – просит Брент. – Я лишь спросил. Тоже люблю читать. И мне тоже нравится Древняя Эллада. У тебя есть любимый миф?

– Есть, – кивает Джесс, чуть остывая – его глаза, кажущиеся в солнечном классе голубыми, как небо, завораживают ее. – Про Аида и Персефону. Читал?

– Читал. Интересно. С точки зрения символики – интересно. Но мне жаль ее.

– Деметру? – уточняет Джесс, нервно перекидывая волосы с одного плеча на другое.

Сердце – как птица. Разум – вата.

Она не знает его, но хочет. Нет, знает – как гика, но ей не важно.

Брент качает головой.

– Персефону? – догадывается она. – Мне тоже жаль. Полгода – в аду Аида.

Она неожиданно улыбается.

– Мне жаль, что в его аду она всего лишь полгода, – серьезно говорит Брент.

И подходит к Джесс. Их взгляды встречаются.

– А твой любимый миф… какой? – спрашивает она неожиданно хриплым голосом.

– Про Аида и Персефону, – шепчет он в ее губы.

И Джесс радостно понимает – его тянет к ней не меньше, чем ее к нему.

Она обнимает Брента так, словно он – ее собственность.

Его жесты плавны и нежны, почти осторожны.

И они вновь целуются.

Он кажется Джесс неумелым, но эта невинность заводит.

Пусть он будет только ее. И ничей больше. Она научит его всему, что знает.

И ей на все становится плевать – на статус, на то, что у нее есть парень, на время. Есть только она и он, и больше ничего не нужно.

А когда поворачивается ручка двери и в класс заходят люди, Джесс буквально откидывает от Брента к своей парте.

Никто ничего не замечает.

И весь урок Джесс чувствует на спине взгляд Брента.

А после звонка оставляет на его парте записку:

«В Алом парке. В одиннадцать».

Ей кажется, что это игра.

* * *

Во второй раз Джесс проснулась тогда, когда утреннее солнце растопило тьму, собравшуюся в углах.

Сон почти забылся, и она в очередной раз порадовалась, что нашла в себе силы записать его во всех подробностях ночью. Иначе бы и не вспомнила про Диспатер.

Про место для неких теней, которые совершали преступления.

Может быть, тень убила Брента?

«Нет, – оборвала сама себя Джесс. – Он жив. Жив. Жив!»

Тень взяла его в плен?

А может, он и сам – тень?

Чудовище. Душа, заключенная в… Чучело? Снеговика?

Джесс передернуло от отвращения.

Тот, кто пытался принять облик ее любимого, точно должен знать, что с ним. Это ведь в его доме Брент просил найти его.

Или это и есть Брент?..

Нет, не может быть. Это – больной ублюдок. Который издевался над ней!

Лишь прохладный утренний душ помог унять мысли – ненадолго.

Завтрак прошел спокойно – в кругу семьи: недовольные взгляды брата, щебетание матери, старающейся быть беспечной, и поддерживающие улыбки отца, то и дело отвлекающегося на звонки.

По настоянию семейного психотерапевта отец наконец стал завтракать и изредка даже ужинать вместе с женой и детьми. Все с разной степенью старательности отыгрывали роли членов дружной семьи, словно забыв, сколько лет Джесс и Тедду.

Получалось неплохо.

Со смертью Убийственного Холода, кажется, все налаживалось.

Полиция почти оставила Джесс в покое, занявшись другим. И с какой-то запоздалой реакцией она поняла – исчезновение Уолша с лица земли должно было подарить ей безопасность.

Однако если ум осознавал это, то сердце все равно оставалось беспокойным. И Джесс почти по привычке ждала подвоха.

Страх настолько въелся в ее кровь, так густо пропитал ее кожу, что Джесс даже не верилось, что можно жить так – не боясь. Жить по-старому. Жить счастливо.