Когда в марте меня выписали с новым шунтом, Аня связала мне шикарный подарок — красно-белый шарф, правда, без кистей, а Тося на прощание, как обычно, выдала «страшилку». Она мыла руки строго по инструкции, висевшей над раковиной, и рассказывала:
— Пацану всего полгода было. Его выписали. А у родителей… Хотя разве это родители?! Так вот, у родителей дома шёл ремонт. Пацан стал везде ползать. Ранку от шунта расчесал и грязь в неё занёс. Результат — шунт-инфекция. И обратно к Игорю Марковичу.
— Тося, — пробормотала мама, пятясь к выходу, — я с Таши пылинки буду сдувать, не то, что инфекцию.
Маме очень хотелось скорее попасть домой. Тося тщательно, по инструкции, вытерла руки о полотенце. А потом замахала нам вслед чистыми руками: то ли «идите, до свиданья!», то ли: «да ладно, не верю!».
Тося как будто знала, что мне очень нравится Андрей Мурашов. Тихий, спокойный мальчик, чемпион школы по шахматам. Ну, или не чемпион, но страшно умный парень. Мне хотелось его поразить. А моим соседом по парте был хулиган Молочников. В мае, под конец четверти, он уговорил меня залезть поздно вечером в полуразрушенный дом. Я была уверена: когда Андрей узнает о моей храбрости, то оцепенеет и подхватит меня на руки. Нет, лучше упадёт на колени. Только на колени в результате упал Молочников.
По приставной лестнице, неубранной рабочими, мы забрались на первый этаж. Стены между комнатами были разрушены, и мы гуляли по прохладным залам, слушали эхо своего шёпота, гладили шершавый кирпич.
Потом мы открыли настежь окно и залезли на подоконник, чтобы посмотреть на луну. А на подоконнике оказалось мокрое пятно. То ли рабочие что-то пролили, то ли дождь вечером прошёл, а мы не заметили. В общем, я поскользнулась и грохнулась. Молочников спрыгнул и упал на колени.
— Жива? Идти сможешь?
Я пыталась его убедить, что да, могу, но он всё равно подхватил меня на руки и потащил домой.
Мама принялась ощупывать мою голову и, к своему ужасу, нашла сбоку огромную мягкую шишку.
— Шунт сломался? — выдохнул папа.
— Меня не тошнит, — возразила я, молясь, чтобы Молочников не рассказал классу и, главное, Андрею Мурашову о моём позорном падении.
Родители всё равно вызвали «скорую». Они пощупали мягкую шишку и отвезли меня в отделение травм головы. То есть в родное нейрохирургическое, откуда я выписалась пару месяцев назад.
Заведующий как раз запирал свой кабинет.
— Травма головы у шунтированной девочки? — переспросил он. — Ну вы, ребята, профессионалы.
Мама села в кресло и схватилась за голову. А я ещё раз пощупала странную шишку.
— Идите, — сказал заведующий, — в ординаторскую. Игорь ещё там, посмотрит вас. Может, и о рентгене договорится.
Игорь Маркович и посмотрел, и договорился. Раскладывая перед нами снимки, он улыбался.
— Вообще-то по степени тяжести травм головы сначала идёт сотрясение мозга. Потом — ушиб. А уж потом — перелом черепа. Натали, видно, решила не мелочиться.
— А шунт? — спросила мама шёпотом.
Она про шунт всегда шёпотом говорит.
— Шунт в порядке. Как ни странно.
— Подождите, — до мамы вдруг дошло, — у неё перелом черепа?!
— Да, — улыбнулся Игорь Маркович.
— А как его вылечить?
— Да никак. Сам срастётся. У Натали замечательный череп. Я ему доверяю.
— А лечить чем?
— Пропейте курс фезама. Он снимает последствия ушиба. Ушиб-то всё равно был.
— А шишка? — спросила я, опять пощупав затылок.
— Шишка — гематома. Скопление крови под кожей. Тося её за секунду шприцем уберёт.
— Тося, — с ужасом пробормотала мама.
Меня положили на кушетку в «смотровой». С одной стороны — Тося со шприцем. С другой — мама держит меня за руку. Тося щёлкнула включателем лампы и выразительно посмотрела на маму. Наверное, расскажет тем, кто будет завтра выписываться, какие ужасные на свете мамы бывают — отпускают детей с шунтами на стройку. Мама не проронила ни слова. Только поглядывала виновато на Тосю.
— Да прекратите, — не выдержала я, жмурясь от яркого света, — Тося, не надо маму ругать. Это я во всём виновата. Никогда больше не полезу в старый дом. Обещаю.
— А больше и не надо, — проворчала Тося, но маму ругать не стала.
— Больше я тебя и не отпущу, — сердито сказала мама, придерживая ватку с перекисью на моей голове, освободившейся от шишки, — прикручу дома к стулу.
Вот ведь взрослые, а? Идёшь им навстречу, стараешься всю вину на себя взять, чтобы не ссорились, а они тебе ещё и втык сделают! Ладно, пусть!
Всё равно они в жизни не догадаются, почему я больше не полезу в заброшенный дом. Просто я сообразила — чтобы внимание Мурашова привлечь, надо в шахматы научиться играть. Это я только сейчас, после ушиба поняла.
Но лучше бы никакого ушиба не было… Дурацкая всё-таки вышла история.
Как я почти не завидовала Ане
В конце концов я всё-таки заснула, сидя в Анином изголовье.
— Ну вот, — услышала я сквозь сон голос Игоря Марковича, — раз одна улыбается, то и другая скоро смеяться будет.
Я вскочила. Оказывается, они перенесли меня на соседнюю кровать, а сами перекладывали Аню на каталку.
— Ты чему так улыбалась, Натали?
— Да так. Вспомнила одну дурацкую историю. Про вас.
— Про меня? — удивился Игорь Маркович и посмотрел на Анину маму.
Но она даже голову не повернула. Одной рукой она держалась за стенку, другой — за спинку стула. А когда Аню увезли, села на стул и заплакала.
Зря она плакала. Вышло ещё лучше, чем я надеялась. Ане сделали эндоскопию. То есть проделали ма-а-ленькую, но замечательную дырочку, через которую лишняя жидкость сама проходит без всякого шунта туда, где должна всасываться.
— И шунт тебе совсем не нужен теперь? — спросила я у Ани, когда она пришла в себя.
— Ни капельки. Только шрам остался, бр-р! Чур не завидовать!
— С ума сошла?
Вечером я заглянула к Игорю Марковичу.
— А почему мне нельзя просверлить такую дырочку?
— Видишь ли, Таша… Я не очень уверен в некоторых особенностях строения твоего мозга.
— То есть считаете меня глупой?
— Ну что ты… наоборот. У тебя столько извилин, что нашей волшебной дырочке места нет. Мы пробовали сделать тебе её, когда тебе был годик. Не вышло. С возрастом многое меняется, но сейчас безопаснее сменить шунт.