– Она сильно злилась, что он задерживается?
– Вроде нет, но кто их, баб, разберет. Выпили мы с ней, поболтали, и около половины второго я ее проводил домой. Точно знаю, поскольку сам был дома около двух.
– Алиби хорошее, только ей оно ни к чему. Ты поэтому пришел на дознание, Банни?
– Да. Хотел знать, в какое время это случилось. На дознании Мадж не спросили, находилась ли она дома в ту ночь. А вообще спрашивали?
– Нет. Я-то знал, что она выходила: утром, когда я пришел будить папу, мама спала одетая.
– Так и не разделась? Почему?
Я пожалел, что проболтался.
– У нее дома была бутылка, продолжала, наверное, пить, дожидаясь папу, а потом отключилась.
– А копам об этом известно?
– Не знаю, Банни. В то утро, когда я уходил, Мадж уже встала, я слышал. Если она переоделась или халат накинула, то скорее всего не знают, но если она им открыла дверь в том же виде, они наверняка бы доперли.
– Ну, раз они не знают, что ее тоже дома не было, то и ладно.
– Вот именно.
Мне самому стало легче, когда я выяснил, где в ту ночь находилась мама. Одним беспокойством меньше. Когда я прощался с Банни, он снова попытался дать мне денег взаймы.
Дядя Эмброуз сидел в той же кабинке, где мы говорили с Бассетом в первый раз, – одиннадцати еще не было. Он сразу заметил мой чемоданчик, и я объяснил, откуда тот взялся. Положив его на стол, дядя выудил из кармана канцелярскую скрепку и разогнул ее.
– Не возражаешь, Эд?
– Нет, конечно. Открывай.
Замок поддался сразу, и Эм поднял крышку.
– Черт, – пробормотал я.
На первый взгляд там действительно лежал хлам, но потом содержимое, вещь за вещью, стало обретать смысл. Я бы вообще ничего не понял, если бы дядя не рассказал мне кое-что о папиной молодости.
Черный курчавый парик – дополнение к негритянскому гриму. Ярко-красные мячики для жонглирования примерно двух с половиной дюймов в диаметре. Кинжал в ножнах испанской работы. Превосходно сбалансированный однозарядный пистолет. Черная мантилья. Глиняная фигурка ацтекского идола. И еще всякое, сразу и не разглядишь. Исписанные листки. Обшарпанная губная гармошка, бережно завернутая в бумагу. Вся папина жизнь в одном чемоданчике, по крайней мере, один из этапов его жизни. Памятки, которые он не хотел держать дома, где они могли потеряться или вызвать расспросы.
– Что это у вас тут? – спросил Бассет.
Мы не заметили, как он появился.
– Присаживайся. – Дядя взял один мячик и всматривался в него, как в кристалл, похоже было, что он вот-вот заплачет. – Расскажи ему, парень! – бросил он, не глядя ни на меня, ни на Бассета.
Я объяснил, откуда принес чемоданчик. Бассет полистал рукописные листки:
– Надо же. На испанском.
– Стихи, похоже, – добавил я. – Папа писал стихи, дядя Эм? По-испански?
Эм кивнул, не сводя глаз с красного шарика.
Из стопки выпала бумажка поменьше, совсем новая, примерно три на четыре дюйма. Печатная форма, заполненная на машинке, внизу подпись черными чернилами. Я стал читать, заглядывая через плечо Бассета. Это была квитанция об уплате ежеквартального взноса, выданная менее двух месяцев назад страховой компанией «Сентрал мьючиал». По страховому полису на имя Уоллиса Хантера.
Я присвистнул, взглянув на сумму. Полис был оформлен на пять тысяч баксов. Под заголовком «Страхование жизни» значилось: «Двойное возмещение». Десять тысяч! Вот тебе и случайное убийство. Имя выгодоприобретателя – миссис Уоллис Хантер.
Бассет кашлянул. Дядя поднял голову, и детектив передал ему квитанцию.
– Теперь у нас есть мотив, – сказал он. – Мне она заявила, что страховки у мужа не было.
– Не сходи с ума, – произнес дядя, прочитав документ. – Мадж не совершала убийства.
– Она выходила куда-то ночью, и у нее был мотив. В обоих случаях она солгала. Извини, Хантер, но…
– Что подать, джентльмены? – спросил подошедший бармен.
Глава 8
– Мама не могла! – воскликнул я, когда он принял заказ и ушел. – У нее есть алиби.
Оба уставились на меня. Дядя Эм вскинул левую бровь.
Рассказывая им о Банни, я ничего не мог прочитать по лицу Бассета. Выслушав меня, он сказал:
– Что ж, возможно. Надо поговорить с этим парнем. Знаешь, где он живет?
– Конечно. – Я продиктовал ему адрес Банни. – Работу он заканчивает в половине второго. Может, сразу домой пойдет, может, нет.
– Ладно, попробую найти его не откладывая, но это алиби не очень надежное. Он друг семьи, а значит, и ее друг. Мог и приврать, чтобы оказать ей услугу.
– Зачем ему это?
Бассет плечами пожал – и так, мол, ясно, зачем.
– Знаете что… – начал я.
– Помолчи, Эд! – велел дядя. – Пойди лучше пройдись, остынь малость. – Он так сжал мне руку, что стало больно. – Иди, я сказал.
Бассет встал, пропуская меня.
Я вышел, зашагал на запад по Гранд-авеню, полез в карман за сигаретой и обнаружил, что держу в руке красный резиновый мячик из чемоданчика. Я стоял у лестницы на эстакаду и таращился на него. Во мне шевелилось смутное воспоминание о человеке, жонглирующем такими же мячиками. Он смеется, мячики сверкают при свете лампы. Происходит это в нашей квартире в Гэри, и я перестаю плакать, глядя, как они летают туда-сюда. Большой человек проделывал это часто – сколько же мне тогда было лет? Ходить я уже умел и тянулся к мячикам. Однажды жонглер дал мне один и засмеялся, когда я потащил его в рот. Года три, наверное. Больше я их не видел и совсем про них забыл.
Цвет и фактура того, что я сейчас держал, оживили мою память, однако того человека, жонглера, я не помнил. Только его смех и летающие мячики. Я подкинул свой мячик, поймал. Приятное ощущение. Интересно, мог бы я научиться жонглировать шестью штуками?
– Ты это забесплатно? – заржал кто-то.
Бобби Рейнхарт, ученик гробовщика, опознавший папу, когда пришел на работу утром в четверг. В белом костюме «палм-бич», оттеняющем его смуглый цвет лица и зализанные черные волосы. Он ухмылялся.
– Ты что-то сказал? – осведомился я.
Ухмылка пропала, и Бобби сразу перестал быть смазливым. Я представлял, как он гулял с Гарди, и видел папу в мертвецкой, а может, и работал над ним или смотрел, как Хейден работает. Будь это кто-нибудь другой, еще ничего бы, но если уж тебе кто не нравится, то после такого начинаешь прямо-таки ненавидеть его.
– Чего пристал? – сказал Бобби и сунул руку в карман своего белого пиджака.
Может, он сигарету хотел достать, вряд ли стал бы вытаскивать ствол прямо на улице, хотя вокруг не было никого, но я решил не дожидаться. Схватил его за плечо и вывернул ему правую руку. Он то ли выругался, то ли заскулил, и что-то лязгнуло о бетон. Я сгреб его за шиворот и оттащил в сторону, чтобы тень не падала. На тротуаре лежал кастет.