…В два часа ночи Грайль стоял в двух метрах от входа в ресторан и пытался уговорить людей разойтись. Он слышал шум в аркаде «Золотой Розы», но видел перед собой только насмешливо-презрительное лицо Франка. В тот момент собственные чувства заслонили все. Унижение. Какой-то юнец, уличный диктатор смеет ему… А потом кто-то закричал: «Помогите! Врача!» Он сразу побежал на крик, и перед ним были какие-то люди. Человек пять. Они загораживали тело. Некоторые были в цивильном, но он видел там и серые шинели. Вот они расступаются, он видит лежащего в центре художника, наклоняется над ним и краем глаза замечает, как кто-то пятится к дверям, исчезает за чужими спинами… Кто это был?
А собака? Ну да, черный ретривер. Он все время сидел рядом. Как безмолвный страж. Он был рядом с телом хозяина даже в здании комендатуры, куда перенесли Августа. Двери ратуши не закрыли, и множество людей за те четыре часа, пока он там лежал, заходили на него посмотреть. Эрлер сердился, называл это неуважением к покойному. Он еще тогда возразил своему заместителю. Грайль вспомнил эту минуту, вспомнил во всех деталях.
– Зеваки! – ворчал Эрлер. – Человек повержен, беспомощен, а они из праздного любопытства…
– Вы не правы, Эдуард, – тихо прервал его бургомистр. – Они именно теперь ужаснутся и, поверьте, запомнят этот миг навсегда.
Эксперты должны были приступить к делу, но никакими силами нельзя было выманить собаку, она так и сидела возле тела хозяина. Потом удалось ее увести, но ретривер вырвался и куда-то пропал. Может, пошел на поиски убийцы? И что там с этим вскрытием?
Грайль решил зайти в институт судебной экспертизы, где профессор Ипсен еще недавно производил вскрытие убитого художника. Почему-то листовка его насторожила.
6.4. Сомнения доктора Ипсена
Тридцативосьмилетний эксперт-криминалист Карл Ипсен, председатель пангерманской лиги, президент Альпийского клуба и один из лидеров национального движения Тироля, получил докторскую степень в 1891 году. Его учителем и наставником был крупный ученый Эдуард Гофман
[335], создатель школы судебной криминалистики. С октября 1894 года Ипсен руководил институтом судебной медицины Инсбрука, одним из лучших в Европе. Через два года сорокалетний доктор станет ректором университета, членом Верховного совета по здравоохранению и членом Имперского совета Германской академии.
– Профессор, я могу ознакомиться с судебно-медицинским заключением?
– Ознакомиться, конечно, можете, господин бургомистр, – ответил Ипсен каким-то странным тоном, которого Грайль поначалу даже не понял. – Только это не так уж много и дает.
– То есть как?
– Вот так, – хмуро сказал профессор. – Я сомневаюсь в некоторых моментах.
– Вы не могли бы выражаться яснее? – спросил Грайль, ощущая неприятный холод внутри.
– Хорошо, спрошу напрямую: вам когда-нибудь приходилось видеть жертву штыкового удара?
– Боже упаси, – бургомистр содрогнулся.
– А мне приходилось, – сказал Ипсен мрачно. – Раньше приходилось. Скажу просто: это мог быть не штык. То есть я не могу этого утверждать с полной определенностью. Штыковое проникающее отверстие обычно имеет другой характер. То, что я видел, может быть отверстием от ножа
[336].
– Что вы говорите? – шепотом произнес бургомистр. – Вы понимаете, что это значит?
– Конечно, – ответил врач. – Убийцей могло быть и цивильное лицо. То есть я вынужден это допустить как эксперт. Потому и сомневаюсь. Профессор Горфман любил говорить: «Хоть один процент сомнения – сомневайтесь». И еще он говорил: «Любые великие теории и познания могут разбиться об один из тех маленьких прецедентов, которые преподносит практика».
Грайль поморщился, как будто у него внезапно заболел зуб.
– При всем уважении к профессору Гофману, что мне делать с этой новостью?
– А ничего. Главное-то нам известно. Пеццеи убит, и убит он в результате уличных беспорядков, инспирированных «велшами», – Ипсен не смотрел на Грайля, думая о чем-то своем. – И вот еще… Я много повидал как врач. И жертв штыковых атак, и всяких убитых. Все это сейчас не так уж важно… Потому что это происходит на войне. На войне! Понимаете? Мне тридцать восемь лет. А когда тридцативосьмилетний человек делает вскрытие человека, которому еще не исполнилось тридцати… В общем, не знаю, поймете ли вы меня. Я и сам себя не понимаю. Только вся эта история не выходит у меня из головы.
Грайль начал уставать от монологов. За последние сутки ему не первый раз приходилось слышать нечто подобное. Достаточно одного вице-мэра.
– Я понимаю, доктор. Поверьте, мы все это чувствуем. Вы знаете мою позицию. Я сопротивлялся военному вмешательству, как мог. Это было неправильное… И вообще, не мое решение, и тот, кто его принял, ответит…
– Надо закрывать этих велшей, – неожиданно прервал его Ипсен. – Пусть убираются в другое место и там открывают свои факультеты. Нам эти проблемы не нужны. Жизнь все расставит по местам. А смерть… она уже не в нашей юрисдикции, господин бургомистр.
– Это правда, – подумал Грайль, вспомнив упокоенное тело молодого человека, утопающее в цветах. – Не в нашей.
6.5. Экзальтация
Временно город оказался парализован. С трех часов ночи до утра следующего дня горожане крушили дома, но в последующие дни все было посвящено исключительно одной теме – ритуальному прощанию «города и мира» с его «священной жертвой», художником Пеццеи. 5 ноября весь город соревновался в песнях, стихах, гимнах и речах, обращенных к художнику, «отдавшему – по выражению бургомистра Грайля – жизнь на алтарь родного края». И, как это ни странно, в экзальтированных проявлениях безумной любви – как и в том море цветов, которым завалили его гроб, – утонул сам Август Пеццеи. Все это творилось как будто для него одного, а его-то как раз и не было.
Инсбрук был охвачен экстатическим восторгом и упоен великой трагедией. Газеты наперебой вспоминали детство художника, рассказывали, каким другом и товарищем был Август Пеццеи, каким его запомнили современники. Ему посвящали песни и мадригалы, сулили грозную кару тому, кто виноват в его смерти.
Приезжие фотографировали отель «Белый Крест». Жители города все превратились в очевидцев и охотно давали интервью приехавшим корреспондентам. На углу Бургграбена владелец «Золотой Розы» Хелленштайнер, сокрушенно качая головой, доверительно сообщал журналистам, что сам лично видел зверскую физиономию солдата королевских войск, который бежал вперед со штыком и кричал какую-то итальянскую идиому.