– Да, – согласился отец Игнасио, – страшная, нелепая случайность.
Над головой равнодушно шумели деревья.
Мэри заплакала.
– Теперь моя очередь, отец Игнасио, я знаю. Оно зовет меня, я слышу, я слышу, я же видела, видела, черное, с белыми глазами. Оно идет за нами. И я знаю, знаю, кто это.
– Кто же? – он многозначительно поглядел на Арчи.
– Томпсон! – выдохнула она.
– Но мы же его похоронили, – отец Игнасио вздохнул, – я сам его хоронил.
– Он выбрался и идет за нами!
– О нет. Он был мертв. Тут нельзя ошибиться.
– Отец Игнасио, – Арчи замялся на миг, – но ведь… они умеют оживлять мертвых. Я знаю, я слышал легенды. Да и вы тоже.
– Черных – да. Язычников. А он белый. Христианин.
– Но он не принял причастия. Я сам видел.
– Да, – согласился отец Игнасио, – он не принял причастия. Но зачем, во имя всего святого, зачем мертвецу идти за нами?
Молодой человек сложил руки у рта, крикнул:
– Томпсон!
Тихо…
– Я не верю, – отец Игнасио торопливо перекрестился, – это языческие выдумки. Давайте похороним ее по-христиански, друг мой, и уйдем отсюда.
– Но…
– Она мертва, говорю вам. Оставьте ее.
– Я только срежу прядь волос.
– Да. Бедное дитя. Укройте ей лицо, Арчи.
* * *
Он глядел, как Арчи, стоя на коленях, осторожно выкладывает могильный холмик ветками, кусками коры, камнями…
– А если она выкопается и пойдет за нами, лицо изъедено муравьями, как вы думаете, он будет ее любить? – прошептала Мэри ему в ухо.
– Господь с тобой, девочка, что ты говоришь?
Глаза блестят сухим, нехорошим блеском, искусанные губы распухли. Бедняжка, похоже, подвинулась умом. А ведь ее так рекомендовала настоятельница. Разумная, рассудительная, крепкая девушка, и верой крепкая, и телом, как раз то, что нужно. Вдобавок нехороша собой, а значит, всю себя отдаст благородному делу… Разумная женщина эта настоятельница. Но она ошиблась. Мэри не для мира. Мэри – для монастыря, где нет соблазнов. Слишком сильна в ней кровь ее матери. Гнилая кровь.
* * *
Днем они наткнулись на мертвого оленька.
Животное, размером чуть больше кролика, лежало во мху, раскинув крохотные копытца. Тушка была еще теплой.
– Отчего он умер? – Арчи нагнулся рядом с отцом Игнасио, который посохом перевернул животное.
– От зубов, – кончик посоха уперся в порванную шею, где шерстка намокла от крови. – Должно быть, мы спугнули какого-то хищника, и он предпочел убежать, бросив добычу. Обычно они втаскивают ее на дерево. Очень кстати, должен сказать. Первый раз нам попалось что-то крупнее мыши.
– Да. Вы знаете, я раньше думал, такой лес должен кишеть животными, знаете, как в книжках для мальчиков. А он пустой. Мы даже не смогли никого подстрелить – просто потому, что никого нет. Пустой лес, правда, странно?
Это в книжках для мальчиков пишется о рае на земле. Рае для мальчиков, рае, где можно стрелять и бороться с нестрашными опасностями, взрослеть без драм, без вины, превращаясь в сильных мужчин. А это не рай. Это земля для таких, как он, таких, как мы, земля для потерянных душ, для отверженных, для тех, кто умирает без покаяния.
Он пожал плечами.
– Здесь все боятся. Животные боятся человека, боятся друг друга. Вполне естественно. Вот, гляди.
Он пошевелил тушку посохом.
– У него клыки! – изумленно сказал Арчи.
– Да. Он тоже пожирал чью-то плоть. Надо забрать мясо. Здесь разделывать его нельзя, зверь может вернуться.
– Какой зверь?
– Скорее всего, крупная кошка. Обычно они очень осторожны, но голод может пересилить. Если мы отойдем подальше, а там разложим костер… у нас наконец-то будет еда. Положите его на шею, Арчи, так будет удобней.
– Но он весь в крови!
– Ну, так оботрите его листьями. Идемте, Арчи, это добрый знак. Быть может, нам все-таки удастся выйти к людям.
– Мы просто обязаны, отец Игнасио, – юноша повернул к нему голову, по губам его проскользнула дрожащая улыбка, – ради… ради нее. Она бы хотела, чтобы люди узнали – о ней и об Аттертоне. О затерянном городе.
– Да, – механически повторил священник, – о затерянном городе. Осторожней, Арчи, вы пачкаете воротник кровью.
* * *
– Тебе надо подкрепиться, – сказал он.
Жареный оленек пах восхитительно. На золотистом мясе пузырился и шипел розовый сок.
Мэри лишь помотала головой. Зубы ее были так плотно стиснуты, что казалось, верхняя челюсть срослась с нижней.
– Еще немного, и мы выйдем к людям. Здесь где-то неподалеку должна быть бельгийская миссия.
– Мэри, – сказал молодой человек, нагибаясь к ней, – Мэри. Тебе надо лишь немного потерпеть, но для этого требуются силы.
В руке он держал кусок мяса, насаженный на палочку.
Она оттолкнула его, глядя исподлобья лихорадочно блестевшими глазами.
Был закат, и стволы деревьев окрасились алым, пламя костра растворялось в нем, языки огня сновали, словно бледные призраки. Вокруг разливалось золотистое жужжание насекомых.
– Этот лес похож на храм, – сказал молодой человек, – деревья – словно колонны, подпирающие небо, бабочки – словно драгоценные камни на алтаре.
– Но он выстроен не для нас, – отец Игнасио прожевал кусок мяса, – это храм ложных богов. Недаром, когда человек приходит сюда, он строит свои храмы. Разве леопард способен смотреть в небо?
– А разве нет? Кто знает?
Одна из бабочек, крупная, темная, отделилась от стаи и скользнула к ним. Присев на ствол, она раскрыла темные надкрылья, распахнув подкладку, с которой смотрели два ярких синих глаза.
Мэри взвизгнула и вскочила.
– Это он, он! – она билась в руках отца Игнасио, пытавшегося ее удержать, точно пойманная рыбка. – Он следит за нами, все время следит! Он, Томпсон.
– Но, Мэри, это же просто бабочка… Их здесь много. То была одна, сейчас – другая.
– Нет, нет… – она всхлипывала, мотая головой, – это он, он… Он теперь повелитель мертвецов, всех мертвецов этого леса, всех утонувших в болотах, всех, кто ищет себе пару, чтобы лежать вместе в темной-темной яме…
– Может быть… – Арчи неуверенно покачал головой, – все-таки туземцы? Маленькие люди, знаете, такие маленькие люди, люди леса. Они боятся показываться на глаза, прячутся в кустарниках, в зарослях… Говорят, они ужасно уродливы. У них вздутые животы. Они чернят себе зубы.
– И они утащили Элейну и бросили ее в яму? – усомнился отец Игнасио. – Зачем? Зачем им преследовать нас?