– Думаю, это доставляло ему сильное беспокойство, – возобновил свой рассказ Гонт, заглядывая Тернеру через плечо. – Он то и дело начинал говорить о фашизме. Часто и много распространялся на эту тему.
– Неужели? – тихо спросил Тернер. – Можно об этом подробнее, Гонт? Меня крайне интересуют такие вопросы.
– Иногда, но далеко не каждый раз. – Гонт стал заметно нервничать. – Он приходил почти в неистовое возбуждение. Все может повториться, твердил он, а Запад снова останется в стороне, банкиры же еще больше заработают, как всегда. Вот и все. Больше не имеет значения, говорил он, социалист ты или консерватор, потому что все решения давно принимаются в Цюрихе или в Вашингтоне. Об этом, по его словам, можно судить хотя бы по последним событиям. И мне приходилось соглашаться, поскольку его мнение подтверждалось реальностью.
На мгновение для Тернера все звуки затихли: шум транспорта, стук пишущих машинок, голоса – он не слышал ничего, кроме биения собственного сердца.
– В чем же Хартинг видел выход из положения? – спросил он.
– А он его и не видел.
– Например, он мог что-то предпринять лично. Как насчет этого?
– Таких речей он не вел.
– Надежда на бога?
– Нет. Он был верующим, конечно, но не искренним, не в глубине души.
– Совесть человечества?
– Я же сказал: он выхода из положения не видел.
– Никогда не намекал, что вы сами способны многое исправить? Вы и он вместе?
– Совершенно не в его характере, – нетерпеливо отозвался Гонт. – Он не нуждался в компаньонах. По крайней мере, когда дело… Когда ему казалось, что дело касается его одного.
– Почему вашей жене было с ним некомфортно?
Гонт не сразу сообразил, как лучше ответить.
– Ей нравилось держаться поближе ко мне в его обществе, но не более того. Поверьте, он никогда не задевал ее ни словом, ни делом, но ей все равно хотелось спрятаться от него у меня за спиною. – Он улыбнулся несколько снисходительно. – Вы же знаете женскую натуру. Вполне естественная манера поведения, как мне кажется.
– Он часто задерживался у вас подолгу? Мог сидеть и часами говорить, говорить, говорить. Ни о чем и обо всем сразу. Глазеть при этом на вашу жену? Кокетничать с ней?
– Не надо так отзываться о нем! – резко бросил Гонт.
Покончив с осмотром стола, Тернер опять открыл гардероб и на этот раз заметил номер, напечатанный на стельках обеих галош, подняв их.
– Начать с того, что он никогда не сидел у нас слишком долго. Ему нравилось уходить работать по ночам. То есть, конечно, с недавних пор. Уже в канцелярии. Лео говорил мне: «Джон, – говорил он, – мне хочется вносить свой посильный вклад». И он его вносил. Был по праву горд своим трудом в последние месяцы. Это выглядело достойно и даже красиво, честное слово. Мог работать полночи, понимаете? Иногда всю ночь напролет.
– Вот как?
Тернер уронил галоши на дно шкафа, и их стук странным звуком нарушил тишину.
– Да, у него ведь много работы. Очень много. На Лео лежит столько обязанностей! Прекрасный человек. В самом деле очень хороший. Слишком умный, чтобы работать на этом этаже. Я всегда так считал.
– И это происходило ночью по пятницам начиная с января. После репетиции хора он поднимался к вам, выпивал чашку крепкого чая, болтал, дожидался, пока все разойдутся, а потом возвращался к работе?
– Точно как по часам. Он всегда приходил подготовленный – вот ведь в чем дело. Сначала спевка хора, потом чашка чая и все остальное до того времени, когда в референтуре никого не оставалось, а потом он тихонько возвращался и брался за дело. «Джон, – говорил он, бывало, – я просто не в состоянии работать, когда вокруг суета. Терпеть не могу. Мне нравятся тишина и покой, и от этого никуда не денешься. Наверное, все оттого, что я уже не так молод. Что тут поделаешь? Житейский факт». Всегда приносил с собой сумку, где все уже было готово. Термос. Должно быть, сандвич. Он был организованным работником, умел разумно распределять время.
– Хартинг расписывался в книге сотрудников ночной смены, конечно же?
Гонт опешил. Он, по всей видимости, впервые ощутил всю меру угрозы, таившейся в этом монотонном, тихом голосе. Тернер захлопнул деревянные створки шкафа.
– Или вас ни черта уже не волновало? Вам было наплевать, верно? Вы не могли тут же переходить к формальностям. Он же ваш гость, так? И почти дипломат, если на то пошло. Дипломат, удостоивший своим посещением вашу гостиную. Пусть себе шляется туда-сюда по своему усмотрению даже глубокой ночью. Вы ему это охотно позволяли. Было бы проявлением неуважения устраивать ему проверку. Он же стал вроде как член семьи. Скажите, что я ошибаюсь. Не стоило все портить, опускаясь до своих прямых обязанностей. Как-то не по-христиански вышло бы, вы думали? И вы, разумеется, представления не имеете, в котором часу он покидал здание. В два часа или в четыре?
Гонту приходилось даже напрягать слух, чтобы улавливать все слова, так тихо говорил Тернер.
– Но в этом же не было ничего дурного, правда? – спросил он.
– И эта его сумка, – продолжал Тернер все так же едва слышно. – Было бы странно заглянуть в нее, не так ли? Или, к примеру, отвинтить крышку термоса? Господь не одобрил бы вас в таком случае, так вы рассуждали? Но не надо тревожиться, Гонт. В этом не было ничего дурного в вашем понимании. Ничего, что нельзя исправить молитвой и чашкой крепкого чая.
Тернер уже подошел к двери, а Гонт лишь провожал его взглядом.
– Вы изображали счастливую семью. – Тернер неожиданно начал безжалостно коверкать язык, пародируя валлийский акцент. – «Вы только гляньте, какие мы добродетельные… Как окружаем друг друга любовью… А еще подивитесь: у нас в гостях дипломат, а не кто-нибудь… Славно-то как… Мы – соль земли… Всегда можем подать что-нибудь к столу… Вот только простите, но вам ее не поиметь. Жена принадлежит мне одному». И вы проглотили наживку вместе с крючком, Гонт. Вы зоветесь охранником, а Лео вас убаюкал и ловко обвел вокруг пальца. – Он открыл дверь. – Хартинг в отпуске по семейным обстоятельствам. Не забывайте об этом, или вас припечет по-настоящему. Гораздо жарче, чем сейчас.
– Быть может, таков мир, откуда явились вы, – неожиданно изрек Гонт, словно ему явилось откровение, – но это не мой мир, мистер Тернер, и не надо мне его навязывать, поняли? Я делал для Лео все, что мог, и сделал бы снова, а какие там извращенные мысли засели в вашей голове, меня не касается. Вот только они ядовитые, ваши мысли. Напрочь отравленные.
– Идите к дьяволу. – Тернер бросил Гонту ключи, но тот даже не попытался их поймать, и они упали на пол у его ног.
– Если вам известно о нем что-нибудь еще, какая-то другая сочная сплетня, например, тогда вам лучше все выложить прямо сейчас. Немедленно. Ну же?
Гонт отрицательно помотал головой.