Молодая пара, держась за руки, медленно проходила мимо траттории, и он заметил, что девушка внимательно изучает его. Он наслаждался этим взглядом и был уверен, что сейчас на его губах блуждает мягкая улыбка уверенного в себе человека. Жизнь могла быть такой простой. Теплое солнце днем, успокаивающий бокал вина и любовь ночью. Понятно, что он был мужчиной, который бросался в глаза. Черты его лица были строгими, мужественными и привлекательно оттенялись темными, слегка вьющимися волосами. Его тело было худощавым и производило хорошее впечатление, хотя он даже во сне не собирался заниматься спортом. Делать это в одиночку было невыносимо скучно, а выполнять движения в составе команды или в фитнес-центре с другими потеющими телами — противно.
Его улыбка была загадочной, и девушка повернулась к своему спутнику, умолчав о том, что незнакомый человек в маленьком ресторанчике произвел на нее столь сильное впечатление. Матиас остался очень доволен собой, и его улыбка невольно стала шире.
Он сидел уже приблизительно полчаса, медленно пил вино и наблюдал. «Какие все же в Италии красивые люди!» — думал он. Или причиной такого впечатлении был мягкий свет вечернего солнца, величественные, местами запущенные средневековые строения и особая итальянская атмосфера, которую невозможно понять и описать, но которой веяло в каждой деревне, в каждом городе?
Матиас закрыл глаза, и у него в голове зазвучала музыка Верди из оперы «Макбет».
Когда он открыл глаза, то увидел двух мужчин, сидящих за соседним столиком, и музыка в его мыслях резко оборвалась. У младшего из этих двоих были необычайно тонкие мягкие волосы и пухлые, почти женские губы. Волосы старшего уже тронула седина, и они заканчивались на той же высоте, что и его борода. Его глаза были темными, почти черными. Словно глаза-пуговки слишком большого плюшевого медведя.
Матиас задумался, были эти двое друзьями, любовниками или же отцом и сыном. Младший заказал бокал просекко, а старший — кампари с содой.
Еще никогда Матиас не видел у юноши таких пухлых губ. Он не мог оторвать от них глаз и каждый раз, встречаясь с молодым человеком взглядом, извиняюще улыбался. Из того, что говорили эти двое, он не понимал ни слова, и это его расстроило. Для чего он годами зубрил итальянские слова, если теперь, когда хотел подслушать разговор, не мог ничего понять? Его уверенность в себе уступила место беспомощности, взгляды младшего смущали его все больше, и Матиасу показалось, что и без того колючие глаза человека с бородой стали ледяными.
Он знал такие глаза. Их взгляд сначала был предупреждающим, а затем следовала агрессия. Такое с ним уже было однажды, когда он вне очереди поставил свой автомобиль на стоянке, элегантно объехав водителя, который ожидал на второй полосе, чтобы объехать его. Тот не стал дискутировать, а просто выскочил из машины и плюнул ему в лицо через открытое окно. По глазам и по щеке Матиаса потекла вязкая, густая, вонючая слизь, которую незнакомец, наверное, специально отхаркнул для этой цели. От отвращения Матиас чуть не умер. Он судорожно хватал ртом воздух, ему казалось, что его сейчас стошнит, и он боялся, что эта слизь затечет ему в рот. Дрожащими руками он принялся искать носовой платок и чуть не выл, как цепной пес, когда вытирал вонючую липкую слюну, еще больше размазывая ее по лицу. Казалось, он никогда не избавится от кисловатой вони, которую ощущал беспрерывно. Водитель, который плюнул в него, был чрезвычайно доволен. Он снова сел в свой автомобиль и уехал. Матиас выскочил из машины, забежал в ближайший магазин, спросил, где туалет, и долго отмывал лицо, пока смог в некоторой степени прийти в себя и снова спокойно дышать. Понадобилось несколько недель, чтобы вытеснить это воспоминание из головы, но при одной только мысли об этом еще месяцы спустя у него появлялись позывы к рвоте. С тех пор он старался избегать любой конфронтации.
Было ясно, что здесь может произойти нечто подобное, если он закажет напитки для этих двоих, попытается втянуть их в разговор и слишком часто и долго будет смотреть на младшего. Рисковать он не мог.
Поэтому Матиас расплатился, оставив значительную часть своего вина невыпитым, и покинул заведение. Однако он все же решился уже в двери обернуться и подмигнуть юноше с пухлыми губами. Тот должен был знать, что понравился ему.
В Сиене стемнело, включилось уличное освещение, и к Матиасу вернулось спокойствие. В магазине «Алиментари»
[11], который вот-вот должен был закрыться, он купил две бутылки воды, коробку конфет и вернулся в гостиницу.
Он не знал, чем заняться. Чувство одиночества пришло совершенно неожиданно и растревожило его. Матиас лежал на кровати, пил воду и жалел, что не купил вина. «Мама, — думал он, — как бы мне хотелось позвонить тебе и пожелать доброй ночи! Но ты меня больше не слышишь. Что я без тебя? Как я буду жить, зная, что тебя нет и ты не ждешь меня? Ты придавала моей жизни смысл, дарила уверенность и безопасность, без тебя я все равно что жалкий кусок дерева, который швыряет по волнам безбрежного океана! Мама, пожалуйста! Ты не имеешь права покидать меня!»
У него на глазах выступили слезы. И когда угрызения совести, что он уехал так далеко от нее, стали слишком сильными, он положил в рот кусочек конфеты.
Наконец образ матери побледнел, а воспоминание о юноше из траттории вернулось. И он представил, как стал бы совать конфеты ему в рот, пока густая нуга не начала бы вытекать из уголков его рта, а глаза — умолять прекратить. Его тело лежало бы в ванне, и время от времени он погружал бы его в воду, чтобы обмыть испачканное шоколадом лицо. И его тонкие волосы расплывались бы под водой, словно нежные нити медузы, танцующие в океане. Его тело дрожало бы, сопротивлялось и дергалось, вскидывалось и противилось, пыталось оттолкнуть его, чтобы всплыть на поверхность, но снова и снова соскальзывало бы с края ванны в глубину, которая, собственно, и не была глубиной. Словно рыба на крючке, словно угорь, которому не хватило места в банке, словно жертва пыток, которую лишают кислорода…
Матиас настолько возбудился, представляя борьбу незнакомца со смертью, что его рука скользнула под одеяло, и он застонал от наслаждения, не в состоянии досыта насмотреться на картинки в своей голове. И ему хотелось, чтобы они никогда не заканчивались.
25
Берлин, июль 2009 года
Тильда вышла на улицу. Воздух был теплым, слегка моросило, и на ее коже тут же образовалось легкая влажная пленка. Она закрыла дверь бутика с тройной системой безопасности и огляделась по сторонам. Она нервно крутила ключ на указательном пальце правой руки, морщила лоб, вытягивала шею и окидывала взглядом улицу, чтобы продемонстрировать прохожим, что она кого-то ждет. Зачем она устраивала театр, Тильда не знала, и в такие моменты, как этот, сама себе казалась странной. Или же причина была в ее неуверенности, которая с годами становилась все сильнее?
Было начало восьмого. Собственно, она заканчивала работу в шесть часов, но сегодня нужно было рассортировать новые товары и развесить их, что заняло больше времени, чем обычно. Она была вне себя от беспокойства. Алекс не подходил к телефону. Она трижды пробовала дозвониться до него, но все безуспешно. Она не могла этого объяснить. В его состоянии он не должен был уйти, но в это время обычно бодрствовал, поскольку обычно спал до трех часов, а после медленно входил в день. Ее волнение все усиливалось, потому что он не брал трубку телефона в квартире и его мобильный тоже был выключен. Она надеялась, что он не пошел на работу, хотя этого тоже можно было от него ожидать.