Легенды нашего рока - читать онлайн книгу. Автор: Евгений Додолев cтр.№ 51

– Так где же его раскручивают? Ну, о чем ты говоришь?

– Ты просто посмотри телевизор. Ты просто не смотришь телевизор.

– Сегодня 50 лет, сегодня да.

– Да нет, постоянно его раскручивают в СМИ, все. Как героя настоящего…

– Я не соглашусь.

– …Но только мертвого. Женя, мертвый герой удобен начальству для того, чтобы чем больше ты поднимаешь мертвого героя, тем меньше в глазах общества живые герои, разные. Не важно, в музыке или в поэзии. Тем они меньше. Потому что живого героя всегда можно упрекнуть в величии мертвого героя. А поклонникам Виктора как раз нужен живой Цой, поющий, общающийся и так далее. Поэтому это и есть вот это вот противоречие дикое между тем, как из Вити лепят какой-то, бронзовую хренотень, чуть ли не памятник собираются установить в то время, когда нет памятника Мусоргскому, нет памятника, извини, Рахманинову.

– Вот здесь вот извини. Я помню, как Анатолий Лысенко говорил Володе Мукусеву, что Льва Толстого знают 50 миллионов в стране, а тебя, Володя Мукусев, знают 170 миллионов.

– И что?

– При чем здесь Мусоргский? Мусоргского знают гораздо меньшее количество людей, чем Цоя. И Мусоргского 15-летние не поют.

– А почему?

– Ну, я на этот вопрос не могу ответить.

– Потому что средства массовой информации…

– Да я тебя умоляю. 70 лет коммунисты навязывали стране субкультуру творческой интеллигенции. У нас по Центральному каналу только и был Мусоргский, Чайковский и классика, а люди пели Высоцкого, Градского, «Машину Времени». Потом пели Бутусова, Шевчука, Цоя…

– Могу сказать на это очень просто. Смотри. Есть вещи, которые нужны многим людям. Почему они нужны многим людям, почему многим людям интересен Виктор или Цой, Виктор Цой и почему интересен Макаревич, там, или даже иногда я. Потому что это более современная форма донесения музыки и стихов до человека.

– То есть ты считаешь, что дело именно в форме, подаче, а не в месседже, который есть у Цоя?

– Нет, конечно, в форме. Это более демократичная форма. Она не требует специального музыкального, или поэтического, или какого-то другого образования. Она прямо доходит до людей. Это прямой месседж, как ты говоришь, да. Есть более сложный месседж. Для того чтобы понять, по-настоящему оценить серьезную музыку, серьезную большую поэзию, нужно иметь образование. Для этого это образование человек должен где-то получить. Если он образование в школе или в институте настоящего не получает, да, у него есть какие-то, ну, простые вот такие рецепторы, которыми он воспринимает искреннюю, жесткую, ритмичную, активную музыку и стихи.

– Очень многие делают такую музыку, поют, но при этом Цоя…

– Я же тебе про это и говорю. Живой герой. Он сегодня. Даже для меня он в какой-то степени живой. Потому что он сегодня существует, понимаешь, в сегодняшнем языковом кластере, если хочешь. Понимаешь? Мусоргский – это другой язык. Но заметь, Мусоргский, Хлебников, поэт, да, Анненский – эти все люди не уходят из русской культуры. Потому что это генетика, которая передается элитой своему потомству, скажем так. И Хлебникова знают 40 тысяч…

– Вот я сомневаюсь, что Даня и Маша, дети твои, знают Хлебникова.

– Они знают. Ну, Хлебникова знают 40 тысяч человек все время в течение ста лет. А Витю Цоя сегодня знают миллионы людей. Правильно?

– Десятки миллионов.

– Наверное. Но не факт, что через сто лет их будет сто миллионов, десять миллионов и даже миллион. Это не факт. Понимаешь? Может быть, вообще будут знать 150 человек только через сто лет. Потому что Цой современный…

– В прошлом году было…

– Твой сосед по даче душит и не дает возможности, правообладатель…

– А, Саша Морозов.

– Да. Публиковать. Делает все возможное, чтобы книги о Цое не выходили, фильмы не снимались. Но выросли уже поколения, которые после Цоя родились. И они слушают группу «Кино».

– Это же все время игра. Люди, которым сегодня 40 лет, которые 20 лет назад вот так вот смотрели этот концерт, они обучили своих детей этому.

– Да, ладно. Ну, разве возможно детей обучить слушать?

– Конечно, конечно, можно.

– Наоборот, отторжение всегда.

– Да, ну, ладно, перестань. Он такой энергетически классный, что это невозможно не полюбить.

– Вот здесь я соглашусь. Да.

– Но, но, но. Со временем это все немножко в другую сторону что ли уйдет. Когда человека уже нет давно, и язык его…

– «Давно», извини, это про что мы говорим, про сто лет или про 20?

– Про 30–40—50.

– Так, хорошо, о'кей.

– То этот язык, которым он общался, он ведь меняется. Язык 50-х годов, 60-х, 80-х, 90-х и сегодняшний язык, они разные, эти языки. Язык 90-х, 80-х и сегодня для молодежи почти один и тот же. Ничего особо не изменилось. Когда поменяется язык общения, полностью, да, тогда не будет этой, ну, как сказать, подпорки что ли у меня, или у Гребенщикова, или даже у Цоя. Понимаешь, этой подпорки не будет. И останется только выжимка. Профессионально или не профессионально.

– Ой, ой, не соглашусь.

– Ну, не согласишься, проверим. Я умру раньше, чем ты. Ты проверишь. Я тебе могу сказать, что это происходило всегда. Например, песни Петра Лещенко. Два поколения умирали от этого исполнителя. Просто умирали. Это был кумир всех, так сказать, простого человека. Я про Вертинского не говорю. Но, понимаешь, Вертинский из кумира миллионов превратился в кумира, может быть, одного или двух миллионов, да. Но, тем не менее, он остался. Потому что там и высокое исполнительское искусство, и высокая поэзия, и так далее, и тому подобное. Вот это количество людей, умирающих, от кого-то там из наших, так сказать, героев, да, оно уменьшится, но оно будет. В этом же все дело. Сумасшествие проходит. Остается выжимка.

– Дело, конечно, не в профессионализме, потому что ты прекрасно знаешь, что Сальери писал музыку, ну, не намного хуже, чем Моцарт.

– Намного хуже. Знаешь, он профессионально был такой же. Но вот маленькой штучки не было.

– Вот не было маленькой штучки. Значит? Не в профессионализме дело? У Цоя была эта штучка.

– Тихо. Не было так называемых «профессионалов», Женя. Непрофессионалов не было. Они просто не попадали в этот разряд.

– Группа «Кино», считаешь, они не были профессионалами?

– Ну, конечно. Конечно, нет. А у них не в этом кайф. Не в этом кайф. Кайф не в этом. Кайф в том, что в этой команде вот было то самое, о чем ты сказал, чего начинаешь смотреть в других, а этого нет. Есть то, се, умение.

– А что это вот такое? Что вот, ты говоришь «штучка»?

– Ну, я не знаю. Честная эмоция, понимаешь, честная, открытая, бьющая наотмашь. Понимаешь? И это убивает абсолютно любую конкуренцию. Это очень сложно. Но когда проходит время, Женя, честная эмоция, конечно же, сохраняется. Но язык становится другим, очень сложно заставить человека через 50 лет слушать, скажем, 8 песен того же замечательного Вити, которые в одной гармонии. Это очень сложно объяснить.