|
Cтраница 99
В счастливом трансе быстротечности, Не видя дней, а только свет, Мы прожили неделю вечности, Моложе став на двадцать лет. Свободные от уз и бремени, С теплом спокойствия в груди, Мы знаем лишь одно о времени: Все впереди! Все впереди.
Во внутреннем дворе миссии Рамакришны
От жизни мелочной и злачной Хранит нас круглый дом – стена. Чем глубже память, тем прозрачней Отстоенная тишина. В ней не толкаются виденья, Ни хаос прошлый, ни сыр-бор, И полон вещего значенья Цветами заселенный двор. А ты, презрев вороньи махи, С балкона пристально следишь, Как досточтимые монахи Пересекают эту тишь
В келье
Опыт – посох, а возраст – философ. Смотрит Индия в млечность окна. День настал – не осталось вопросов. Есть ответы. И есть тишина. Кто-то к книгам, веригам, знаменьям Устремляется с лютой тоской, Здесь, на первом шагу к исцеленью, Очищает нас полный покой. И совсем незаслуженным счастьем, В медитаций космический час, Что-то сходит, Всевышнего властью, Фиолетовым ливнем на нас.
С того света
Кто бы ни был – поклон нам навстречу, На мгновенье ладони сведя — И в душе нашей пенье и свечи, В сердце радуга после дождя. Ни предательств, ни лжи, ни заклятий, Ни проклятий, обид иль угроз — Только сладостный голос арати К нам спускается в мареве роз. Мы, привыкшие к злу на «том свете», Как легко мы обжились в раю, На иной, но на нашей планете, В позабытом, как детство, краю.
Сувенир для внучки
Ни на что не похожую куклу — В ржавом платье и вида цыганского — Что висит на заборе в Калькутте, Отвезу я ребенку славянскому. Продавцы мельтешиться устали, Чтоб всучить ее мне подороже бы, Звали куклу почтительно Кали (И другими словами, похожими). Кали – знаем из прессы советской — Вся в крови, вся в сиянии, вспомните! Но, пускай она в общем недетская, Мы ее приютим в нашей комнате. Познакомим с российским морозом И засыпем весь мир ей снежинками. Ни за что не поверим угрозам, Притаившимся за морщинками. Для нее мы хоть «русскую» спляшем — Пусть цветет средь матрешек Красавица! Этот цирк в Академии нашей «Диалогом культур» называется.
Разочарование (Дакшинешвар)
Экспромт
Мечтал здесь встретить Ницше, Хотя бы Сантаяну, Но тут царили нищие, Теперь вот – обезьяны. И мы, не зная сраму, Прижав носы к ограде, Стоим – спиною к Храму! — Как дети в зоосаде. Я в храм – мордовороты Рвут рупии с руками, И кто-то в кровь кого-то Мутузит кулаками. Торговцев вопли слышно И грифы прискакали! И грустен Рамакришна. И все мрачнее Кали.
Чай
Мир слов иных. Не фаллос – лингам, И «Лимка» вместо Кока-колы; Так говорим мы в Дарджилинге У Гималайского престола. Но слово есть! Оно отсюда! Оно одно всем внятно в речи — В Пекине, в Гоби, в кельях Будды, В Стамбуле иль в Замоскворечьи. Вода в дыму крутого бреда И травка терпкая готова, Как может создавать беседу Одно единственное слово!
Нон-дуализм
Как двойственна вокруг Калькутта, В ней крик гудков – и тишина, Два разных города как будто, И только жизнь у нас одна. Одна, и в ней на испытанье Как амальгама сплетены И интенсивное молчанье, И грохоты иной страны. Одно, но на двоих – как счастье, Как понимания венец, Как синтез разума и страсти, — Одно дыханье, наконец!
Возвращение
И вновь громыхает Калькутта, Ползет первобытный трамвай И шаркают рикши – как будто И их раздражает раздрай. Но это сейчас на экране, Home video, кажется так? В окне одинаковость зданий И снега смурной кавардак А в памяти сердца минуты Любви, чистоты, тишины… Гремит на экране Калькутта! Куда ж мы вернуться должны?
Июльский дождь
Вода дымит как в самоваре. Вдоль по руке следит судьбу Моя сестра в нежнейшем сари И с точкой алою во лбу. Она похожа на цыганку, Но Шива сам нам ворожит, С моей ладонью наизнанку Ее губами говорит. Кипит вода, на крышах пучась, И света нет – сплошной муссон… Она – какою видит участь? И что в уста ей вложит Он?!
В горах
Когда в горах, как в пятом акте драмы, Гремят грома и страшен мутный снег, Заблудших путников оборванные ламы В свой монастырь сзывают на ночлег. Как древни, как скуласты эти лица, И в щелках глаз какая стынет твердь… Из гнутых труб унылый звук струится Сквозь пустоту, сквозь ветер, мрак и смерть. Ну а для тех, кто в месиве метели Не разглядит спасительных огней, Тем сыпят ламы в злую темь расселин Фигурки сердоликовых коней. У тех коней божественные крылья, Те кони всех спасут и унесут В края, где воздух дышит ленью лилий И где мудрейшие вершат великий суд. Шумит буран – уже не так упрямо, И ветер бешеный изверился и стих, И медленно в ворота входят ламы В остроконечных шапочках своих…
Муссон
Чернее небо, гуще тучи, Смертелен нестерпимый зной, И ожиданья пресс могучий Висит над сжавшейся страной. Так день и ночь, невыносимо, Все тело полнит странный звон Надежды – не пройдет ли мимо До боли нужный всем муссон? Но вдруг – как взрыв, как конский топот — Горячих капель рухнет гром И встанет бешенство потока Непроницаемым стеклом. Железный лист трясет кулисы, По пояс рикши в кипятке, И поплывут, оскалясь, крысы По мутной улице-реке. А после – все зазеленеет, Все прорастет, все расцветет! И в небе радугой повеет! И снова Солнце все сожжет.
Стихи, записанные в поезде Калькутта – Мадрас («Корамандельский экспресс»)
Вернуться к просмотру книги
Перейти к Оглавлению
Перейти к Примечанию
|
ВХОД
ПОИСК ПО САЙТУ
КАЛЕНДАРЬ
|