Невидимый фронт Второй мировой - читать онлайн книгу. Автор: Борис Соколов cтр.№ 26

О судьбе руководителей НКВД стало известно много лет спустя. Однако Люшков наверняка догадался, что с Ежовым и Фриновским поступили так же, как они собирались поступить и с ним самим. В начале июня 38-го Генриха Самойловича отозвали из Владивостока в Москву для назначения на работу в центральный аппарат НКВД. Люшков сразу решил, что Ежов собирается расправиться с ним как с представителем «старой гвардии» прежнего наркома Г. Г. Ягоды. В первые же дни после прибытия в Японию бывший глава НКВД Дальнего Востока написал дневник, где рассказал, почему стал перебежчиком. Отрывки из дневника были опубликованы в японских газетах, а в полном виде он появился в августе 1938 года в издававшемся «для служебного пользования» ежемесячном бюллетене «Гайдзи гэппо» (Ежемесячнике иностранного отдела полиции). Вот как звучат откровения Люшкова в обратном переводе с японского, сделанном А. В. Трехсвятским: «Почему я, человек, который занимал один из руководящих постов в органах власти „Советов“, решился на такой шаг, как бегство? Прежде всего, я спасался от чистки, которая вот-вот должна была меня коснуться. Накануне я получил приказ о переводе на новое место службы в Москву и директиву о немедленном отбытии туда; вместе со мной аналогичную телеграмму получил секретарь Далькрайкома Легконравов; вызов руководящих сотрудников в Москву с последующим арестом стал в последнее время обычным. (В качестве примера можно привести: глава НКВД по Ленинградской области Заковский, глава НКВД Украины Леплевский, глава НКВД Белоруссии Берман, глава НКВД по Свердловской области Дмитриев и др.). Все они принадлежали к руководящему звену чекистов „старого призыва“, к которому принадлежу и я. Я чувствовал, что в ближайшее время такая же участь постигнет и меня. Я стал готовиться к бегству, организовав командировку в район границы. Сначала я планировал переход в районе Гродеково, но в итоге перешел границу в районе Посьета (под предлогом необходимости встретиться в пограничной полосе со своим агентом из Маньчжоу-Го. – Б. С.).

Я много размышлял, перед тем как пойти на такое чрезвычайное дело, как бегство из СССР. Передо мной была дилемма: подобно многим членам партии и советским работникам быть оклеветанным и расстрелянным как „враг народа“ или же посвятить остаток жизни борьбе со сталинской политикой геноцида, которая приносит в жертву советский и другие народы. Мое бегство поставило под удар мою семью и друзей. Я сознательно пошел на эту жертву, чтобы хоть в какой-то мере послужить освобождению многострадального советского народа от террористически-диктаторского режима Сталина».

Здесь концы с концами у Генриха Самойловича явно не сходятся. Если ему пришлось бежать, спасаясь от неминуемого ареста и расстрела, то при чем здесь какая-то «сознательная жертва». Выбора-то все равно не было: требовалось свою шкуру спасать. Да и о семье, кстати сказать, Люшков успел позаботиться. При обыске японцы обнаружили у него телеграмму с довольно странным текстом: «Шлю свои поцелуи…». Перебежчик объяснил, что, приняв решение о побеге, отправил в Москву 27-летнюю жену Инну с 11-летней дочерью. Упомянутая телеграмма была условным сигналом, что семья выезжает на поезде через Польшу в Западную Европу, где дочери должны были сделать срочную операцию. Получив телеграмму, Люшков совершил переход границы. Семья его судьбы неизвестна до сих пор. Мы не знаем, в частности, удалось ли им вообще покинуть пределы СССР. Что же касается объяснений своего бегства высокими идейными соображениями, то в этом пункте Люшков вряд ли вызвал доверие у японцев. Сам Генрих Самойлович только что закончил депортацию с Дальнего Востока корейцев и китайцев с Дальнего Востока в Среднюю Азию. И размах репрессий на восточной окраине России достиг пика именно при нем. Поэтому Люшков в дневнике счел необходимым покаяться: «Велики мои преступления перед народом, так как я сам участвовал в этой страшной сталинской политике, убившей многих и многих советских людей. Нет особой надобности говорить, что сам факт моего бегства будет преподнесен как доказательство того, что я шпион, продавшийся японский наймит… Но у меня не было и нет иных целей бегства, кроме тех, о которых я уже говорил.

Почему я выбрал Японию? Я работал на Дальнем Востоке, т. е. важную роль сыграл географический фактор. Я благодарен стране, которая приняла меня как политического беженца и предоставила мне убежище. Не так уж редко противники политического режима, воцарившегося на их родине, вынуждены были бежать из своей страны. Руководители большевистской партии во времена борьбы с царизмом долгое время находили политическое убежище в капиталистических странах, и пользовались материальной помощью этих стран в борьбе за свой народ, и не стыдились этого».

Генрих Самойлович намекал на немецкие деньги, полученные большевиками в годы Первой мировой войны. И патетически восклицал: «Да, я предатель, но я предал Сталина, а не мой народ и родину, и однажды, когда деспот будет свергнут, я вернусь домой, в новую светлую Россию».

Люшков утверждал, что на него сильно повлияли события, связанные с убийством Сергея Мироновича Кирова: «Для меня стало очевидным, что ленинизм потерял стержневую роль в политике партии. Мои сомнения начались с убийства Кирова Николаевым в 1934 году. Это убийство оказало большое влияние на партию и государство. Я не только в то время находился в Ленинграде и под руководством Ежова принимал участие не только в расследовании этого убийства, но и в последующих событиях: публичных процессах и казнях. Я имел непосредственное отношение к следующим делам:

1. Дело „Ленинградского центра“ в начале 1935 года.

2. Дело „террористического центра“, готовившего убийство Сталина в Кремле в 1935 году.

3. Дело „объединенного троцкистско-зиновьевского центра“ в августе 1936 года.

Перед лицом мировой общественности я должен прямо заявить, что все эти „дела“ являются сфабрикованными. Николаев никогда не принадлежал к группе Зиновьева. Из знакомства с его дневниками видно, что это человек неуравновешенный, находящийся в плену диких фантазий, возомнивший себя вершителем судеб человечества и исторической личностью. Это хорошо видно из его дневника. Обвинения, прозвучавшие на судебном процессе в августе 1936 года (о связи с троцкистами и фашистским гестапо, об участии в заговоре Зиновьева и Каменева и их связи через Томского, Рыкова и Бухарина с правым центром), являются выдумкой. Все они были убиты, потому что, как и многие другие, выразили свое несогласие с антинародной политикой Сталина. Но их нельзя назвать выдающимися политиками, поскольку они тоже ответственны за творимое в стране».

Однако Генрих Самойлович категорически опровергал слухи о том, что к убийству Кирова приложил руку Сталин. В частности, Люшков доказывал, что Сталин не мог организовать убийство кировского охранника Борисова, важного свидетеля по делу о покушении. Когда 2 декабря 1934 года Сталин позвонил заместителю Ягоды Я. С. Агранову и потребовал срочно доставить Борисова в Смольный на допрос, Лужков, в ту пору – заместитель начальника секретно-политического отдела НКВД, присутствовал при этом разговоре. От звонка Сталина до роковой аварии грузовика, в которой погиб Борисов, прошло всего полчаса, а этого времени, утверждал Люшков, как профессионал, абсолютно недостаточно для организации покушения. Опровергает он и распространенную версию, будто Л. В. Николаев убил Кирова из ревности, подозревая в нем любовника своей жены. Действительно, в николаевском дневнике, опубликованном несколько десятилетий спустя, главной причиной, толкнувшей его на теракт, выступает обида на несправедливое, как полагал Леонид Васильевич, увольнение его с работы – из ленинградского Института истории ВКП (б). В дневнике Николаев, человек с на редкость склочным характером, сначала писал о своем намерении убить директора Института, потом второго секретаря обкома и лишь потом остановил свой выбор на Кирове как главном виновнике того, что жалобы обиженного партийца Ленинградский обком так и не удовлетворил. О любовных похождениях Мироныча говорил весь Ленинград, но нет никаких данных, что среди прочих он остановил свой выбор на николаевской жене Мильде Драуле и тем более что ее муж знал об этой связи. Неужели Мильда Драуле ухитрилась переспать со всей ленинградской номенклатурой?