Честь – никому! Том 2. Юность Добровольчества - читать онлайн книгу. Автор: Елена Семенова cтр.№ 80

В тот вечер фронтовая делегация Союза офицеров армии и флота преподнесла ему саблю с надписью: «Рыцарю чести от Союза офицеров армии и флота»…

Но, вот, сбылись чаяния годовой давности, и роль диктатора навязана ему. Иначе как крест, воспринять эту власть Александр Васильевич не мог. Его делом была война, а не политика. Душа рвалась к морю. Там легко твёрдо стоять на ногах даже в шторм, а здесь вечная качка, которой не преодолеть. Душа рвалась туда, где шли бои, где армия сражалась с врагом, на поле брани. Там настоящее дело, там не до политики. А судьба решила иначе, судьба запирала его в Омске с тем, чтобы заниматься самым ненавистным делом. Какая бездарная трата сил! Но как отказаться? Что если и в самом деле, именно ему выпал жребий очистить Россию от большевиков? Уклониться – не трусостью ли было бы? Нельзя бежать от креста, крест надо принять и нести. И исполнять долг перед Родиной до последнего вздоха. Великая работа предстояла впереди. А как, с какой стороны взяться за неё? И на кого опереться?

Адмирал тяжело посмотрел на Кромина. Тот стоял перед ним, кряжистый, широколицый, с унтерской щёткой усов, смотрел преданно, готовый хоть теперь взяться за любое дело. Знал Александр Васильевич его и в бою, и в работе, знал, что капитан дела не испугается, не увильнёт. Но какое именно дело поручить ему, всю жизнь, как и сам Колчак, отдавшему морю? Оставить покуда в Омске, при себе. Хоть один человек, с которым знакомы давно, которому точно можно доверять… Адмирал взглянул на часы, обратился к Кромину:

– Идёмте, Борис Васильевич. Меня уже ждут…

Правителя, действительно, ждали. Ждали офицеры, представители общественности и союзных миссий, корреспонденты. В их присутствии адмирал принял присягу. Сосредоточенным было сухое, с резкими чертами лицо, сурово смотрели чёрные глаза, громко и чётко звучал мужественный голос:

– Обещаюсь и клянусь перед Всемогущим Богом, Святым Его Евангелием и Животворящим Крестом быть верным и неизменно преданным Российскому Государству как своему Отечеству.

Обещаюсь и клянусь служить ему по долгу Верховного Правителя, не щадя жизни моей, не увлекаясь ни родством, ни дружбой, ни враждой, ни корыстью и памятуя единственно о возрождении и преуспеянии государства Российского.

Обещаюсь и клянусь воспринятую мною от Совета министров Верховную Власть осуществлять согласно с законами Государства до установления образа правления, свободно выраженной волей народа.

В заключении данной мной клятвы осеняю себя крестным знамением и целую слова и Крест спасителя моего. Аминь.

Начало декабря. Омск

Рано сходит сумрак на ноябрьско-декабрьском пограничье. Не успеет глаз белому свету обрадоваться, а, вот, уж снова темнота. Длинны и холодны ночи зимние. В Сибири – особенно.

Час тому назад прибыл Пётр Сергеевич в Омск, уже сумрачно было, а пока в незнакомом городе отыскал учрежденья нужные, так и окончательно стемнело. Вечер настал, и люд чиновный разбежался по домам, на месте никого не оказалось, дежурный зевнул равнодушно: «Завтра приходите». У люда чиновного рабочий день нормированный, по часам расписанный, у всего тыла – так. А на фронт они смотрят, позёвывая… Собрать бы всю ораву эту и…

Вышел Тягаев на улицу, в полушубке худом мороз пробирал, укутал шею с головой башлыком, ссутулил никогда прежде не сгибавшиеся плечи, пошёл по запылённому снегом тротуару, шаркая растоптанными, большими не по размеру валенками. Счастье ещё, что такие добыть удалось – купил у мужичка какого-то – а то бы, в сапогах по снегу продираясь, оставил бы ноги свои в уральских предгорьях…

А навстречу валила толпа. Не город, а муравейник… Толпа была нарядная, весёлая… А среди них офицеров – немерено. Валенки на них хорошие, шубы. На кой они здесь им? Им обморожение во время многочасовых лежаний в заснеженных окопах не грозит. Мразь тыловая…

Гуще становилась ночь, и распахивали двери многочисленные ресторации, дома свиданий и иные заведения. Пили, гуляли, веселились отчаянно. Бездумно. Прожигали жизнь… Господа офицеры… Погоны бы срывать с таких! Терялся Пётр Сергеевич при виде этого невообразимого разгула, не мог понять, как всё это может быть, как смеют?.. Остановил первого встречного прохожего:

– Скажите, сегодня в городе какой-нибудь праздник?

– Да что вы! Здесь всякую ночь так!

Всякую ночь… Красных бы на эту ораву… То же самое было и в Казани. Там обескровленные офицерские части из последней мочи бились на подступах к городу, с каждым днём тая, а подкреплений не шло. И не мог понять Пётр Сергеевич, почему? Ведь собственными глазами видел он множество офицеров на улицах Казани. Где же они? Ответ был получен вскоре. Вернулся из города бывший там на излечении после ранения Панкрат, вне себя от возмущения рассказал:

– Представьте, господин полковник, что там творится! Мы здесь кровью умываемся, а в Казани каждый кабак офицерами забит!

– Это не офицеры. Это… шкурники!

– Все нашли себе должностёнки в городе, чтобы на фронт не идти. Одни формируют какую-то гвардейскую часть, другие при штабе, третьим, видите ли, рядовыми идти никак невозможно! Четвёртые нас «учредиловцами» и эсерамм бранят!

«Учредиловцы»! Эсеры! Это его, полковника Тягаева, монархиста, кроют такими словами тыловые шкурники! Призвал Каппель казанское офицерство вступать в Народную армию. Одиночки откликнулись. Некоторые по неприязни к Комучу поспешили в Омск. Полковник Нечаев самовольно вывел из Казани и направил к Омску большую кавалерийскую часть (когда кавалерии так не хватало!). Владимир Оскарович послал ему телеграмму с приказанием вернуться. Нечаев вернулся, но часть свою отправил в Омск, заявив, что его люди не доверяют Самаре… А Народная армия – таяла… Большевики осаждали Симбирск. Метался Капель со своим летучим отрядом по Волге между Симбирском и Казанью, не успевая окончить одной операции, мчался спасать положение другого фронта, разрывался, затыкал собой все бреши разъятого Волжского фронта – но не могло ведь так продолжаться вечно! Нужна была подпитка, свежие силы. А Казань – гуляла! Шкурники губили дело.

И вот в Омске – то же. Валила разгульная толпа, растекаясь по увеселительным заведениям, невзначай толкала тяжело бредущего полковника, чужого на этом гибельном празднике. Пётр Сергеевич остановился. Мёл редкий снег, снежинки каплями стекали по худому лицу, туманили стёкла очков, почти лишая зрения. Полковник глубоко вздохнул, продолжил путь, уже не глядя по сторонам, а только – под ноги, не желая ничего и никого видеть.

Тыл! Что за несчастье вечное? Тыл должен быть опорой армии, её подпиткой. У нас тыл – источник всех бед, второй фронт, не менее опасный, чем большевики. Лучшие силы истреблялись на фронте, а шкурники вели лёгкую и весёлую жизнь за их спинами. Доколе же?!

Тогда, под Казанью, Панкрат говорил с ожесточением:

– Сколько же можно цацкаться с ними, Пётр Сергеевич?! Объявить мобилизацию и всё! Красные объявили, и сразу три тысячи господ офицеров пожаловали! А не явитесь – так «в расход», чтобы не повадно было! Судить, как предателей, военно-полевым судом! И тогда бы у нас полк был! Два полка! А не наши редеющие роты! Почему мы должны гибнуть, когда вся эта сволочь пьянствует по кабакам?! Это справедливо?!