Точка возврата - читать онлайн книгу. Автор: Валерий Хайрюзов cтр.№ 43

— Постановление хорошее, — медленно произнес Бакшеев, — но сколько их уже было.

— Товарищ командир, разрешите! — раздался голос Ершова.

— Я вас слушаю, — недоуменно проговорил Ротов. — Добавить что-то хотите?

— Вы тут сказали, что зря посадили меня летать с Бакшеевым, — заикаясь от волнения, начал Ершов. — А я считаю, что мне повезло…

— Сядьте, — остановил его Ротов. — Тоже мне адвокат нашелся. Вот, уважаемый Иван Михайлович, чему вы учите летчиков. Сами нарушаете и других за собой тянете.

После разбора Бакшеева окружили летчики.

— Зря ты так, Иван, — сказал Мордовии. — Ну что ты доказал? Все останется, как было. Себе только хуже сделал. Сказал бы: виноват. Ну в крайнем случае сняли бы бортмеханика на полгода, потом, глядишь, стихло все, восстановился бы.

— Значит, нужно как курица — голову под крыло? — раздраженно спросил Бакшеев. — Командир я или кто? Это мой экипаж, и я должен его защищать. Но дело не в этом. Проще простого наказать летчика, куда он денется. У нас ведь как? Нам всыпали и — до следующего случая. А каким он будет, следующий, не знаем.

— Ты все правильно сказал. Тяжело работать стало, — поддакнул Мордовии. — Все на нас переложили. Грязные аэродромы — летчики виноваты; отказывает матчасть — они же; заправился с водой — опять с экипажа стружку гонят. Что поделаешь — кто везет, тот и отвечает. А кто в стороне, что с него спросишь…

— Почему ты мне все это здесь говоришь? — сверкнув глазами, прервал его Бакшеев. — Что там молчал?

— Попробуй скажи, — невесело протянул Мордовии. — Я не враг самому себе…

— Тогда о чем речь? — Иван помолчал и уже спокойно продолжил: — Ничего. Не уволят. Самолет цел, люди живы. Но нервы попортят. Я не понимаю, что происходит. Возможно, я устарел и ни черта не понимаю. Основная задача разбора полетов: найти ошибку, проанализировать ее и научить других, чтоб впредь не повторилось. Уйду, уйду из авиации к чертовой матери.

— Ты это серьезно?

— Я когда-нибудь шутил?

— Ну, Иван, ну даешь! — качнул головой Мордовии. — Только я бы на твоем месте потерпел еще. Дотянуть бы до пенсии, тогда бы оно спокойнее было.

— Думаешь, тогда собственное мнение появится? — засмеялся Бакшеев. — Не появится. Не жди.

А через день Бакшеев угодил в больницу. Для всех это было неожиданностью — такой с виду здоровяк, и на тебе. Экипаж полным составом, за исключением Самокрутова, каждый день наведывался к нему. Самокрутову было некогда. Сразу же после разбора он начал оформлять пенсию, бегал, подписывал какие-то бумаги, считал налет часов. Бакшеев был рад своим, он выходил в коридор, по очереди здоровался со всеми. В короткой, не по росту полосатой пижаме он стал казаться толще и ниже ростом.

— Ну как там? — спрашивал он. — Не нападают?

— Состава преступления не обнаружено, — улыбаясь, отвечал Ершов. — Не зря копья ломали, вмешалась инспекция. Создали комиссию для проверки северных аэродромов. Так что все нормально. Самокрутов устроился в центральную диспетчерскую, там, где списанные пилоты сидят.

— Значит, не обнаружено, — задумчиво произнес Бакшеев. — Только, Вася, все равно ненормально…

— Ну а у тебя, Михалыч, как дела? — спрашивал Ершов.

— Да как тебе сказать, вроде полегче стало, — отвечал Бакшеев. — Вы лучше ко мне вечерком заходите. Начальство по домам разойдется, а с медсестрой я договорюсь. Они тут после вас меня ругают — дисциплину нарушаю.

Через неделю после рейса Ершов забежал к нему, как он и просил, вечером. Ершов подивился перемене, происшедшей с Бакшеевым: из него точно воздух выпустили, как из волейбольной камеры. Лицо осунулось, пожелтело, и взгляд — он как-то безвольно прокатился по Ершову и, вильнув в сторону, тревожно замер.

— Дали тебе командира, нет? — вяло поинтересовался Бакшеев. — Вторушин с Макаревичем приходили, говорят, опять сидишь.

— Дали, — ответил Ершов. — Плохо, ребят разбросали по разным экипажам. Привык я к ним. Да еще новый командир летать не дает.

— Это не страшно, — помолчав немного, сказал Бакшеев. — Ты летать будешь. — И горько добавил: — А я вот, кажется, отлетался. Кардиограмму сняли. Никуда, говорят, кардиограмма не годится. Спишут… А чем я заниматься буду?

— Да что ты, Иван Михайлович, раньше времени паникуешь? — бодро сказал Ершов. — Еще полетаем.

— Нет, Вася, теперь, пожалуй, все. Чувствую, отлетался. Вот раньше, знаешь, меня снимали на землю, но все по-другому было. Оставалась надежда. Верилось, что все равно выкарабкаюсь, восстановлюсь. А сейчас меня отсюда не выпустят. Кому охота брать на себя ответственность? Ты представь: вдруг со мной в воздухе что случится? — Бакшеев помолчал немного. — Куда я пойду? Диспетчером — учиться надо. На тренажер — там своих полно… Я вот Володьку Проявина вспоминаю, как он зайцем ко мне в самолет залез. Теперь-то я понимаю его, он не стал бы прятаться, если бы списанным не был. Он бы разыскал меня и говорил бы на равных, как летчик с летчиком.

Бакшеев неожиданно запнулся. В последнее время он все чаще и чаще вспоминал Проявина. И каждый раз приходил к одной и той же мысли: все, что произошло с ним в Тугелькане, произошло не случайно, видно, так оно рано или поздно и должно было случиться. Это ведь по его вине попал Проявин в Тугелькан.

— Когда стоишь на пороге и дальше пустота, тогда только доходить начинает, — грустно сказал Бакшеев. — Ты представь, сколько на свете людей мечтало бы попасть на твое место!

Ершов пожал плечами. Не задумывался он как-то об этом.

— Не знаешь. А я знаю. Почти каждый здоровый парень мечтает. Люди во сне летают. Заметь, не плавают, а летают. Раз в жизни повезло, крепко повезло — когда я в авиацию попал. Знаешь, вот больше двадцати лет прошло, а все как вчера. Мальчишкой я часами мог сидеть на крыше дома и ждать, пока высоко, чуть видно, самолет полетит. Мать все сгоняла на землю. А еще была у меня такая забава. Пойду в лес, заберусь на березу, за макушку уцеплюсь — и вниз. Метров пятнадцать-двадцать летишь по воздуху, березка гибкая, как на парашюте спускаешься, — слабая улыбка тронула губы Бакшеева. — Как-то смастерил крылья, привязал их к рукам, разбежался по крыше — хлесть в огород! Целил в кучу картофельной ботвы, а до нее было вон как до того окна, — Бакшеев показал глазами в конец коридора. — Почти перемахнул двор, а над забором завис, руки не выдержали тела, и свалился вниз. Тут, конечно, мать крик подняла, отец с ремнем. Но не ударил. Посмотрел на меня как на малахольного и даже ругаться не стал. — Бакшеев на секунду замолчал. — Семья у нас большая была, семь человек. Когда отец шофером работал, еще ничего, сводили концы с концами. А после аварии у него шоферские права отобрали. С тех пор стал он летать с места на место: и грузчиком работал, и уборные чистил. А потом по леспромхозам ездить стал. Уедет — и два-три месяца ни слуху ни духу. Чего только мать не делала, чтоб дома удержать. Куда там! Однажды соседка научила ее: возьми, говорит, сороку, свари из нее суп и накорми его, никуда больше уезжать не будет. Где уж ту сороку мать разыскала, не знаю, но сварила отцу суп. Отец пришел, похлебал…