Точка возврата - читать онлайн книгу. Автор: Валерий Хайрюзов cтр.№ 45

Короедов замолчал. Молчал и Ершов. Он знал, что Проявин, Короедов и Бакшеев заканчивали одно училище и по распределению попали сюда, в Восточную Сибирь. Бакшеев с Короедовым остались в Иркутске, а Проявин уехал в Бодайбо. Короедов уже несколько лет не летал, но тем не менее дружба с Бакшеевым у них не прерывалась. А вот с Проявиным… Ершов вспомнил, как не любил летать в Тугелькан Бакшеев. Поначалу он думал, что причиной тому начальник аэропорта Потапихин, но, заметив, как старательно обходил Бакшеев в своих воспоминаниях фамилию Проявина, у Ершова мелькнула догадка: именно с ним Иван Михайлович избегал встреч.

— Как там у Ивана настроение? — спросил Короедов. — Не хандрит?

— Как вам сказать? Побаивается, что спишут. Электрокардиограмма не идет.

— Это его посадка доконала, — убежденно проговорил Короедов. — Раньше за такую посадку ему как минимум золотые часы бы дали. Сейчас — выговор. Бакшеев летчик милостью Божьей, все это знают, но характер у него… Сколько уж его били, так нет, неймется. Другой бы приладился, приноровился и, глядишь, был бы сейчас — ого-го! Ведь это он все эти маленькие аэропорты открывал. Садился без связи, подбирал с воздуха площадку и садился… Раньше без всяких там прогнозов и связи можно было спокойнее и быстрее рейс сделать, а сейчас понасадили народу, каждому зарплату платят. Прежде чем вылететь, вон сколько условий надо: чтоб была техническая годность аэродрома, чтоб погода соответствовала, чтоб связь была, чтоб диспетчер не запил, чтобы грузчики вышли на работу. Да мало ли что еще надо? А Ротов, вместо того чтоб помочь, нажать на кого следует, жмет на своих. У них с Бакшеевым из-за этого постоянно стычки. Вот возьми: приходят в авиацию молодые летчики и попадают, например, к Ротову. И начинает он им мозги вправлять: то нельзя, другое нельзя. Ему кажется, что весь мир должен жить по инструкции. Раз по рукам ударят, другой — глядишь, человек своей тени бояться начинает, отвыкает мыслить и действовать самостоятельно. Ну а сложись в воздухе нестандартная ситуация? Прежде чем поймут, что к чему, много дров наломают. Хорошо, если к нормальному командиру попадут. — Короедов помолчал. — Что это мы тут насухую лясы точим? Пойдем ко мне, посидим, поговорим, — предложил он. — У меня бутылочка припрятана.

— Лететь мне завтра, — ответил Ершов.

— И что за летчики пошли? — зевнул Короедов и, сунув Ершову руку, ссутулившись, пошагал к своему дому.

Медленно тянется в больнице время. Нутром Бакшеев чувствовал: спишут. Но, как и всякий живой человек, не терял надежды. «Не может такого быть, чтобы вот так, сразу, признали негодным, — размышлял он. — Если начнут в сорок лет списывать, что же тогда получится? Для государства сплошной убыток. Подготовить летчика огромных денег стоит. Об этом они, поди, тоже думают». Когда приходили с обходом врачи, он пытался разузнать что-нибудь о себе, но они, будто сговорившись, разводили руками: «Ваше дело у главврача Максима Ефимовича Зелинского. Он и решит».

— А где он? — спрашивал Бакшеев.

— Болеет.

«Врачи и те болеют, а что остается нам, простым смертным?» — думал Бакшеев.

Через неделю он узнал, что наконец-то главврач вышел на работу, и с нетерпением стал ждать очередного обхода.

Зелинский вошел в палату неожиданно. Не останавливаясь у порога, он что-то спросил у сопровождающих его врачей, подошел к Бакшееву.

— Как вы себя чувствуете?

— Как тот поп, которому вот-вот дадут в лоб, — пошутил Бакшеев. — Хорошо себя чувствую, вон даже прибавил в весе.

Зелинский попросил снять тенниску, стал слушать. Иван тоже стал тревожно прислушиваться к себе, пытаясь проникнуть в себя самого. Но все было, как и прежде: чувствовал он себя неплохо, та режущая боль, которая полоснула его в Тугелькане, ушла, забылась, как забылись и все прежние боли.

— Максим Ефимович, вы мне скажите, — неожиданно Бакшеев уловил в своем голосе просительную интонацию, — вы мне прямо скажите, сяду я за штурвал или нет?

Зелинский глянул куда-то мимо Бакшеева, снял очки, достал носовой платок и стал протирать стекла. Бакшеев молча ждал. «Спишет, — подумал он, — и не дрогнет». Зелинский наконец вновь надел очки и только после того глянул на Бакшеева.

— Ничего я вам пока сказать не могу. Соберем комиссию — решим. А сейчас пока лежите и отдыхайте. Вот посмотрю я на некоторых пилотов — хорошие ребята, а к своему здоровью отношение, мягко говоря, наплевательское. Губят сами себя. Ходили бы в спортзал или по улице прогуливались. Нет, сидят, курят, в преферанс играют. В выходной пьют. Так самый здоровый организм можно за год угробить.

Попрощавшись, Зелинский вышел из палаты. Следом за ним роем, точно бабочки-капустницы, выпорхнули сопровождающие его врачи.

«Спишут, — подумал Бакшеев, проводив Зелинского взглядом. — Подпишут бумаги — и топай, Ваня, на все четыре стороны». Но разве он виноват, что электрокардиограмма дала сбой? И как же так, на любой другой работе — пожалуйста, вкалывай, никто тебе слова не скажет. А в воздух — шиш!

Да, хорошо, все понятно, все правильно, рассуждал он. Человек, ответственный за жизнь других, должен быть здоровым, это же воздух, туда не вызовешь «скорую». Но, с другой стороны, списанный на землю летчик теряет все, а, скажем, больной Зелинский может до конца дней своих заведовать поликлиникой. Выходит, единственной ценностью, которой он обладал, было его здоровье. Не опыт, не мастерство, а самое обыкновенное здоровье. А берег ли он его? Не щадил себя, как не щадили и его. Но разве не учила его жизнь предусмотрительности? Разве он не знал, что профессия летчика требует жесткого отбора? Знал, но попался, на чем попадаются многие, полагая, что любая неприятность, беда, несчастье могут произойти с кем угодно, только не с ним. Прав Зелинский, чего теперь искать виновных.

В середине апреля Бакшеева списали на землю. Разругавшись в пух и прах с местными врачами, он забрал документы и поехал в Москву, но там решение врачебной комиссии подтвердили. Вернулся он тихий и присмиревший.

— Все, Вася, свободен! — сказал он Ершову в аэропорту. — Теперь могу делать все, что душе угодно. Захотел на рыбалку — пожалуйста, приехали гости — гуляй, никто тебе ничего не скажет. К врачу ходить не надо, зачеты, самолеты — все к чертовой бабушке. В общем, приземлился.

Он глянул на Ершова остановившимся взглядом, от которого тому стало не по себе.

— Ну что ты, Михалыч! — воскликнул Ершов. — Живут же люди без самолетов.

— Конечно, жить можно, — вздохнул Бакшеев. — Вот только если бы еще это убрать, — он ткнул пальцем в небо и, ссутулившись, пошел к автобусной остановке.

С той поры Бакшеев перестал появляться в аэропорту. Днями сидел дома, читал книги и лежал на диване. Иногда в комнату заглядывала Таня. Она смотрела на него встревоженными глазами. Он вспомнил: точно таким же взглядом встретил его после Москвы Ершов.

«Ну чего вы все на меня так смотрите! — хотелось крикнуть ему. — Я здоров!» Но не кричал. Одевался и выходил на улицу. Присаживался на крыльцо, смотрел на крышу, на остановившийся винт, который до прошлой осени исправно молотил воздух. Установил его Иван давно, когда еще летал в малой авиации. Тяжело было таскать в гору воду с Ушаковки, и Бакшеев закрепил на мачте винт, от него к бензонасосу провел гибкий привод, и пошла вода по трубам прямо в огороды на весь околоток.