Села перед ним за стол, отпила вишневого напитка, утерла губы, спросила жестко, как протрезвевший полицейский-алкоголик:
– И что, много уже доставил?
– Пока ни одной.
И, глядя на ее вытянувшееся от удивления лицо, Регносцирос улыбнулся.
Он видел, что она готова запереть его в комнате, на чердаке или в подвале, чтобы он, наконец, заговорил. Чтобы не тянуть наружу по слову, а чтобы все сразу, чтобы информации хватило, чтобы ей удалось, наконец, сделать окончательный вывод – «быть или не быть».
И он не стал противиться – в конце концов, ждал этого разговора сам. А степень открытости? Да пусть знает все, без утайки. Он и так уже открылся настолько, что не спастись. Стоит ли пытаться?
– Алеста, – начал он со вздохом, – как я тебе уже сказал, я – демон. Да, демон наполовину. Потому что родился в далеком от этого мире, от обычной человеческой женщины. Я должен был сказать тебе сразу, но не думал…
«Не думал, что все зайдет так далеко, что этот разговор вообще понадобится».
– Как это случилось?
– Что? Что я родился?
– Расскажи мне все с самого начала и по порядку.
– Все? Зачем тебе?
– Надо.
И угрюмое выражение лица, не растерявшее решимость.
– Все-все?
– Да. И без утайки. Я пойму.
Может, и не поймет. Но постарается; мысль утешала.
Он начал с самого начала – с собственного детства. Рассказал о том, как и от кого родился, как рос, как жил и где, о матери. О том, что та не умела или не хотела его любить, о том, как наказывала, как наказывали другие – за то, что другой, за то, что видел человеческие чувства, за неконтролируемые эмоции, за вспышки гнева, за неумелое желание исправиться, стать таким, «как все».
– А я не мог быть, как все, понимаешь? Не мог, потому что жила во мне чернота, жажда мести, заложенная изначально отцом внутри лютая ненависть против человечества.
– Но ты не ненавидишь людей.
– Я их и не люблю.
– Но ты отказался быть таким, как «он».
Она имела в виду отца.
– Да, отказался. Только что толку? Любить людей я больше не стал.
– Но ты не позволил взять злобе верх.
Она верила в него. Истово, до конца. А он сидел, смотрел на собственные руки и почему-то чувствовал себя старым и больным.
– Знаешь, что у меня в подвале? – спросил после паузы устало.
– Нет. Ты приказал, и я туда не ходила.
– А я тебе скажу – там Портал. На Танэо, в твой мир. Тот самый, через который я туда попадал. Знаешь, для чего он?
– Чтобы ты туда ходил.
– Железная логика. Только для чего я туда ходил, знаешь? Потому что впадал в гнев, в неконтролируемую ярость, жаждал кого-нибудь убить. А началось это еще с детства. Я, в отличие от всех других, видел смерть, видел, как она приходит, как забирает, как человек становится «пустым». А еще видел, куда именно уходит душа, мог воздействовать на ее путь – какое-то время даже чувствовал себя всесильным, сделался невыносимым в характере, многое о себе возомнил. И потерял всех, с кем общался, – тех малых друзей, которые меня окружали, себя, в конце концов. А Дрейк – мой Начальник – он меня спас. Предложил ту работу, которой я занимаюсь сейчас – провожать души.
– Но не в ад?
– Нет. Туда… так и не смог.
– Тогда куда ты их провожаешь?
– В их прежний мир. Туда, где после смерти на Уровнях, воплотится вновь физическое тело. Наблюдаю за тем, чтобы оно очнулось не пустым, а с душой, с накопленным опытом. Слежу за тем, чтобы ее не перехватили по пути.
– Значит, ты хороший!
Какой однозначный и легкий вывод – он усмехнулся. Как же люди любят вешать ярлыки – «хороший», «плохой» – он просто такой, какой есть, и к красивым словам это не имеет никакого отношения.
– Я просто сделал выбор.
– Не быть, как отец.
– Да, не быть. Вот только я все равно ходил убивать. Туда, к вам, на Равнины…
Баал боялся, что повернется и увидит в ее глазах осуждение – «убивать плохо, убивать нельзя». Повернулся, потому что должен был узнать ее истинные чувства, должен был понять их сейчас, чтобы продолжать тешиться несбыточным. А когда повернулся, опешил, потому что в глазах Алесты застыл злой и веселый огонек.
– И хорошо, что ходил, – произнесла та спокойно. – Кто-то должен истреблять этих тварей.
– Я?
– Пусть ты.
– Значит, я «хороший»? – он покачал головой.
– Самый лучший.
Она произнесла это настолько уверенно, что Регносцирос так и не понял, плакать ему или смеяться.
Они разговаривали до самого вечера, до густых синих сумерек.
– А меня ты тоже должен был проводить на Танэо?
– Твою душу. Да.
– Но не проводил.
– Как видишь.
Этим вечером, когда Баал вернулся домой, она думала, что все, что это конец – ее мир рушился. А теперь они лежали на кровати в темноте, и она гладила его по лицу. Насколько сильно боялась час назад, настолько же сильное облегчение испытывала теперь – нет, не конец, – начало. Она ему нравится, у них все получится. А то, что демон… Почему-то она боялась услышать нечто пострашнее – что ее не любят, что есть другие препятствия, – а их нет. Нет, не умаляла значимости раскрытого секрета, но и не переоценивала его – ничего, пусть ее мужчина – демон. Ведь только наполовину? А наполовину человек. Мало ли в мире одноруких инвалидов, умеющих плавать? Мало ли тех, кто передвигается на одной ноге, кто с половиной души умеет любить так, как иной не умеет с целой?
Он здесь, рядом. Она чувствует тепло его тела, касается небритых щек, подбородка, волос. Она с ним – остальное не имеет значение. Жаль только, что не видит глаз…
– А почему ты оставил меня в живых на Равнинах?
Уже задавала этот вопрос когда-то, но так и не получила на него ответ. Не получила и сейчас. За окном темно, сквозь занавески пробивается синий сумрак, из звуков лишь стук его сердца.
– Почему?
Тишина.
– А после не убил во второй раз? Потому что полюбил?
Она гнала коней и знала это, но не могла остановиться – ей хотелось услышать это сладкое слово «люблю». Люблю тебя, Алька… Всей душой, всем сердцем.
Не гнела даже тишина – Аля улыбалась. Она была готова подарить ему целый мир, себя, сказать, что это ничего, что есть препятствия, что у них будет не так, как у других. Зато будет. Они выстроят новую жизнь, свою собственную, на своих условиях, со своими правилами, и в этой жизни будет море любви, океан – в этой жизни вместе будут двое…