Дети земли и неба - читать онлайн книгу. Автор: Гай Гэвриэл Кей cтр.№ 35

Он снова поплыл в воздухе. И вспоминал те семена одуванчика, из детства.

— Останови ее!

Он понятия не имел, кто это произнес. У него в мыслях. Как он мог это услышать? Кто?..

— Останови ее! Сейчас же! Она собирается прыгнуть за борт!

Потом он увидел. Леонора поднялась, отошла от его тела и целеустремленно шагала по палубе. Мужчины внизу ее еще не заметили, или не поняли, что происходит.

За борт? Она хочет прыгнуть в море!

— Как? — крикнул Мьюччи (каким-то образом). — Как мне ее остановить?

— Прикажи ей остановиться! Помоги мне удержать ее. Сделай что-нибудь!

И он попытался. Он не хотел, чтобы она это сделала. Прикажи ей? Он позвал ее по имени, мысленно произнес его.

И увидел, как она на мгновение приостановилась, потом двинулась дальше. Увидев это, он обрел надежду, импульс, силу. Иногда, говорил он пациентам, нужно только сделать первый шаг, чтобы снова начать ходить, например, после того, как срослась сломанная кость, а потом следующие шаги будет сделать уже легче. «Сделай только этот первый шаг», — говорил он.

Он был хорошим лекарем. Он это знал. И стал бы еще лучшим. В этом он тоже был уверен.

Она уже была у поручней, и теперь он видел (с большой высоты), как мужчины поворачиваются и смотрят на нее, с опозданием начиная понимать, что происходит.

— Сделай что-нибудь! — прозвучал резкий голос в его мыслях.

Мьюччи еще раз попытался. Он заставлял себя спуститься вниз с той высоты, где он парил. Он старался переместить то, что от него осталось здесь, в утреннем воздухе над «Благословенной Игнацией». И по милости, которую Джад дарит своим детям (можно ли говорить об этом, когда ты уже мертв?), он увидел поручни уже ближе, увидел стоящую возле них Леонору.

— Нет, моя дорогая! — произнес он мысленно.

Теперь он находился прямо рядом с ней, над морем, у борта корабля, и он заставил то, что осталось от него, чем бы он теперь ни был, парящий здесь и лежащий мертвым на палубе, толкнуть ее, когда она поставила одну ногу на поручень. Он чувствовал присутствие еще чего-то, у чего был резкий голос, и оно тоже толкало ее, находясь рядом с ним.

Море было внизу. У него промелькнула мысль, что если бы она прыгнула, они сегодня соединились бы в смерти, но он тут же прогнал ее от себя и еще раз произнес, внушая ей эту мысль:

— Нет, моя дорогая! Еще не время, не так.

И он понял, что она чувствует его, или чувствует нечто, потому что она остановилась. Она все-таки остановилась.

Он увидел — парящий, летящий, мертвый — тот момент, когда ее босая нога вернулась на палубу. Она стояла, как корабль в полный штиль, лежащий в дрейфе, растерянная, сбитая с толку.

— Моя дорогая, — снова произнес Мьюччи, на этот раз мягко.

Он не знал, слышит ли она его. Видел слезы в ее глазах, на ее щеках. Из-за него? Из-за своего собственного погубленного будущего?

Он не знал. Не мог знать. Он почувствовал, что опять поднимается, теперь он уже не мог сопротивляться, он плыл в воздухе (семечко одуванчика из далекого весеннего дня). Он услышал, уже более слабый голос:

— Ты был молодцом.

А потом, другим тоном:

— Мне жаль.

А затем он уже поднялся высоко, очень высоко, и продолжал подниматься, утреннее солнце оказалось уже под ним, а море и корабли так далеко внизу, а потом они исчезли, потому что он исчез.

Его не кастрировали.

Это делали в возрасте восьми или девяти лет почти со всеми мальчиками-джадитами, захваченными во время набегов. Так долго ждали для того, чтобы посмотреть, какие из них крупнее, сильнее, из кого вырастут воины. Он прошел этот отбор. Его не тронули и отправили в казармы в Мулкаре, чтобы обучить и сделать из него одного из Джанни, воинов элитной пехоты калифа, да продлится вечно его правление и да будет благословенно его имя под звездами.

Теперь ему четырнадцать лет. Обычно мальчиков не зачисляют в армию и не отправляют сражаться раньше шестнадцати лет, но иногда это случается, если идет большая война, на западе или на востоке, именно в тот год. Он надеялся, что его возьмут.

Обучение может вызывать скуку, одно и то же повторяется без конца, но он никогда не жаловался, как некоторые другие. Он понимал, что именно в этом состоит обучение, в бесконечном повторении, чтобы не пришлось задумываться в реальном бою — ты просто делаешь то, что должен. Он понимал, что это путь к продвижению наверх. Возможный путь. Не каждый поднимается на следующую ступеньку, к более высокому рангу, напоминал им Касим на занятиях. Ты все равно продолжишь жить, даже в этом случае. У тебя все равно есть жизнь.

Однако человеку нужно больше, чем просто продолжать жить. Он хотел оказаться на поле боя, завоевать славу, чтобы его имя привлекло внимание (мечтать не возбраняется, не так ли?) сердаров, и даже калифа в Ашариасе, как имя бесстрашного воина, истребителя неверных.

Его звали Дамаз. Его не всегда так звали, но ему было четыре года, когда его забрали и дали ему новое имя, и он теперь не мог вспомнить свое джадитское имя.

Все Джанни, без исключения, родились джадитами — их захватили маленькими детьми во время набегов и воспитали в истинной вере Ашара. Они всем были обязаны калифу — жизнями, шансом на богатство, надеждой на рай. Это хороший способ создать в армии ядро, преданное калифу.

Иногда по ночам, во сне, ему казалось, что он вот-вот вспомнит фрагменты своего детства, всплывали какие-то лица и имена, но такие сны снились редко, их заполняли картины пожаров, и ему вовсе не нужно было вспоминать подобные вещи. Какой в этом смысл? Его жизнь теперь здесь, и разве она могла бы быть лучше в какой-то деревне на приграничных землях?

Джанни — даже самые юные — были главной военной силой в Мулкаре, гарнизонном городе к югу от дороги между Ашариасом и побережьем Саврадии. Очевидно, когда-то Мулкар тоже носил другое название. Дамаз его не знал. Наверное, он мог спросить об этом у Касима, тот знал такие вещи.

В своих зеленых кафтанах и высоких сапогах, и в характерных высоких шапках с плюмажем своего полка, Джанни вышагивали по городу так, словно правили им. Разумеется, в нем был правитель. Он не хотел их сердить. Ни один мужчина не хотел рассердить Джанни, ни одна женщина не отказывала ни одному из них, даже мальчикам-ученикам, — хотя тебе грозила кастрация и даже смертная казнь, если ты обидишь высокопоставленную или благородную женщину, поэтому их следовало избегать.

Джанни устраивали парады и учения в полках, сражались друг с другом на копьях и саблях, практиковались в стрельбе из лука. По многу дней обходились без пищи. Выходили строем за стены города, и зимой тоже, выслеживали волков и медведей в снегу и убивали их, если находили. Им приходилось ночевать вне городских стен, если они не находили добычу сразу. Некоторые терпеть не могли жестокий зимний холод. Дамаза холод не беспокоил, однако ждать мальчик не любил. Все эти задержки… В нем все время жило ощущение, что время проносится мимо него. Он не мог бы объяснить, почему так спешит.