Рыба и другие люди - читать онлайн книгу. Автор: Петр Алешковский cтр.№ 54

– Белобрысые среди черноволосых абхазов и грузин. Лопочут по-своему.

Почему-то это показалось нам обоим смешным. Антона и Юльку мы не вспоминали. Весь вечер он смешно надувал щеки, изображая свирепого падишаха, когда подзывал официантку, писклявил, умоляя меня отведать новое кушанье, как льстивый визирь. Около нашего подъезда, распечатав кодовый замок с волшебным возгласом: «Сим-сим, откройся!», он вдруг приблизил сумасшедшие глаза к моим и прошептал:

– Я не отпущу тебя, пока ты не дашь мне себя узнать.

– Слушаю и повинуюсь, – выдохнула я в ответ.

Его плечо было как шея Мустанга, от него исходил такой же опьяняющий запах. Лифт довез нас до одиннадцатого этажа, на самый верх, – он полз медленно, скрипел и трясся. Я ничего не соображала, а он продолжал шептать:

– Дай же мне узнать твое дело и твои тайные мысли, может, есть у тебя мечта и я помогу тебе ее исполнить? Проси у меня, дочь визиря, ты, девушка невинная, но умная, острая, понятливая, с превосходным разумом, ты, что можешь стать исцелением моего сердца, проси у меня. И, если ты попросишь, чего желает твоя душа, я соглашусь на твою просьбу.

Ноги подкашивались, но я собрала всю свою волю, чтобы дойти, – он поддерживал меня за локоть, вел вперед, весь сияющий от тайного восторга, вовремя произносящий нужные слова, трогательный и нежный.

– Клянусь Аллахом, я буду в числе погибающих, если не найду себе наставленья и помощи!

Я произносила эти слова тысячу и один год назад в школьной постановке – вот, оказывается, для чего я их тогда запоминала.

– Да будет, как ты сказала, о владычица красавиц!

Он открыл дверь в квартиру. Обнявшись, мы переступили порог. Наступила ночь, и время дня на этом закончилось.

10

Как два потока, сорвавшиеся с головокружительной высоты, рванулись мы друг навстречу другу, как два войска, истомленные затянувшимся ожиданием и одновременно услышавшие крик, созывающий на битву. Как две водные струи, тугие и неистовые, свились воедино и поскакали над камнями, с неугасимой яростью растрачивая энергию, накопленную за тысячелетнюю спячку под ледником, дико и необузданно, утратив стыд и отринув смерть: так рубятся сказочные воины с дивами, побеждая их во имя Аллаха единого, покоряющего. Ликование охватило поле битвы, и тряслась земля под ногами, сплетающимися и расплетающимися, словно тяжелые боевые слоны бежали по ней, как потерявшие разум лани. Округа наполнилась голосами, хриплыми от желания завладеть, насладиться победой, уморить. Войско покрыло войско, народы покрыли народы, душам приоткрылись красоты рая. Упоенье схваткой застило глаза на варварскую уродливость боевых действий: только глаза горели, и подобные крылам носились руки, и смешались воедино: раскаленный воздух, пот и дыханье. Выступал вперед храбрец, и был он тверд и непреклонен, как жезл предводителя, выкованный из грозового железа, и бросался навстречу щиту твердому, и крошил его скрепы меч, не знавший проигрыша. И отступал противник, завлекая в западню, куда герой бросался, словно лев на длинной цепи, снова, и снова, и снова. И продолжалось сражение, и не раз менялась картина – нападавший становился обороняющимся, вскидывал бессильно руки, принимал на панцирь удары безумных кулаков того, кто еще недавно изображал труса. И вот уже части стали единым целым, родив зверя о двух головах, четырех ногах и четырех руках. В древнем поединке с самим собой он силился не растерзать, но познать силу и слабость спаявшихся, словно олово с медью, своих частей, дойти до глубины, где отступает время и нет углов, пола и потолка. И бой продолжался, и сражение не затихало. Воздух впитал в себя запахи пряные и едкие, резкие и восхитительно срамные, и нежные, и грустные, и ликующие, соленые и сладкие, и он давил тяжело, как пропитавшееся силой любви ватное одеяло, и так было, пока не повернула ночь навстречу дню и не забрезжил в окно слабый свет.

Свет выел темень, вернул на место стены, книжные шкафы, обозначил письменный стол и кресло перед ним, старинную гравированную карту, в углу которой завис смешной северный ветер в виде раздувшей щёки и яростно дующей головы, заполнил пространство поникшими предметами, привыкшими служить своему хозяину верой и правдой. И тогда ударили барабаны окончания, и воины оставили друг друга. Два безумствующих в теснине потока, сойдясь, наконец пролились на равнину, утишили бег и сровняли дыхание. В диком забеге они узнали друг друга, прощупали и выпытали разные тайны и, вдосталь наигравшись и отхохотав на перекатах, подчиняясь и напирая, лаская друг друга невинно и грубо, беззастенчиво и трепетно, насытившись и утратив запал, счастливые и бессильные, продолжили путешествие по долине полноводной и тихой рекой.

Валентин Егорович скоро заснул. Он будто плыл во сне, раскинув руки саженками и тяжело дыша, – у него, курильщика со стажем, был хронический бронхит. Тихо, чтобы не разбудить, я встала, подошла к окну. Напротив раскинулось поле ипподрома. Со своего второго этажа я его не видела – мешали дома напротив. Здесь, с высоты, сквозь облетевшую листву открывались кусочки трассы. Фонари еще не погасли, песок, по которому бегали лошади, казался оранжевым, точно его только что вынули со дна реки, привезли и разбросали по дорожкам. Два жокея в колясках уже выехали на круг. Они двигались медленно, колесо в колесо, бросив вожжи, видимо, разговаривали… Почему-то мне стало интересно узнать, о чем. Наконец они заехали за здание ипподрома, остались одни фонари, но скоро невидимая рука погасила их разом. Над скоплениями домов, как над фантастической стеной древней цитадели, появилась розовая полоса. Небо поголубело, на нем замерли редкие, тянущиеся в ширину окна облака.

Резкая вспышка ударила по глазам, отразившись в стекле, я вздрогнула от неожиданности. Валентин Егорович стоял у кровати с фотоаппаратом.

– Я не хотел напугать… ты так красиво застыла в проеме.

– Я замерзла.

– Скорей иди греться.

Я подошла к нему, холодный глазок фотоаппарата ткнулся мне под грудь, как кружок стетоскопа.

– Бедная красивая девочка, ты подарила мне счастье, – прошептал он.

Фраза была высокопарной, он продолжал играть в арабскую сказку, но я была ему благодарна – недостойная смешать с ним дыхание, я была удостоена царских почестей.

Я залезла в кровать, прижалась к нему, как ложка прижимается к ложке в буфетной темноте, притворилась спящей. Ночью я все ему рассказала – про Пенджикент, Геннадия, Павлика, он тактично молчал и гладил меня по голове.

11

Он жил замкнуто, друзей у него не было, только знакомые, зато знакомых хоть отбавляй – мобильный и городской телефоны часто звонили одновременно. Он брал две трубки, вежливо просил одного перезвонить и говорил с тем, кого считал важнее, всегда спокойно, деловито, иногда уходил в другую комнату или указывал мне глазами – просил выйти. В свои дела он меня не посвящал. Я поняла, что у него какой-то бизнес, и не один – много. Похоже, он выступал посредником, сводил, улаживал отношения, что-то для кого-то пробивал. Случайно услышала, что он договаривается о партии тракторов для Краснодарского края, в другой раз речь шла о каких-то квотах и лицензиях. Зарабатывал Валентин Егорович много, денег не считал, жил широко. Мы два раза ходили в ресторан, и ходили бы еще, если б не бабушка, – она, словно почуяв, что я ей изменяю, устроила мне веселую жизнь. В какой-то момент я уж подумала – все, ждала конца и по ночам дежурила у изголовья, но обошлось.