Частная жизнь мертвых людей - читать онлайн книгу. Автор: Александр Феденко cтр.№ 16

Слепой появился через месяц. Раздались осторожные возгласы, негромкий ломкий смех, даже присвист – когда знакомая фигура с задубевшей, никогда не поворачиваемой шеей показалась вдали. С ним был пес. Обычно он шел впереди слепого, ведя его за собой. Сейчас, опустив голову, он ковылял вслед за хозяином, поджав лишнюю лапу.

Когда они приблизились, паперть смолкла.

Слепой, не заговорив ни с кем, прижался спиной к церкви, поставил на землю коробку и привычно замер. Пес сел рядом.

Прихожане, выходившие с утренней службы, узнавали его, умилившись. Проходя мимо, бросали милостыню и… отшатывались. Собака смотрела на них двумя выдавленными глазницами, еще не вполне зажившими, сочащимися влагой.

Они стали появляться каждый день. Подавали им редко – подходить было неприятно, да и толковали, будто человек тот – живодер, ослепивший животное с умыслом нажимать на сострадание.

Меж тем нищий, который не смог тогда нести увиденное и засмеялся, исчез. Позже узнали, что он стал стоять у церкви, что за рекой. За ним потянулись другие.

Вскоре почти все, кто был на паперти в день, ставший вязким воспоминанием, разбрелись по иным церквям.

Но паперть не пустела, их место быстро занимали новые нищие. Они с любопытством косились на слепого, расспрашивали, но никто не отвечал.

Из старых завсегдатаев остался только один – который привел суку, а потом задушил.

Когда заканчивалась вечерняя служба, церковь, а за ней и паперть пустели, этот последний останавливался напротив слепого и его слепой собаки и заставлял себя глядеть в их глазницы. Бросал в коробку несколько монет. И уходил. Слепой и собака поворачивали головы и смотрели вслед, пока очертания уходящего человека полностью не скрывал сумрак.

Шаровая молния утомилась невостребованностью своих чувств и упала на землю пыхтящим колючим ежиком. Колючий ежик топал по лесу, замерзая. Когда его иголки обледенели и сделались непосильной ношей, он выпустил на волю долго носимый стон и обернулся елочкой.

Петр Петрович шел с веревкой в поисках подходящего дерева и услышал елочку – она единственная в лесу звенела обледеневшими иголками.

– Эк тебя сюда занесло? – удивился Петр Петрович – вокруг сплошь стояли березки.

Петр Петрович достал топор и срубил елочку.

Мерзлая влага на иголках обтаяла, на лапах появились красочные игрушки, мишура, особенно много было мишуры. Елочка радовалась.

Петр Петрович просыпался по ночам от странного пыхтения и топота шагов. Жизнь проходит, думал он и опять засыпал.

Праздник закончился.

Елочка лежала на холодной земле и осыпалась высохшими иголками. Дворник Галактион подпалил ее, она жарко вспыхнула скопившейся теплотой. Галактион смотрел на нее, грея в пламени озябшие руки. Вздохнул о чем-то своем – Галактионовом – и пошел прочь.

Ошметки огня взвились в небо шаровой молнией, но ее никто не увидел.

Темно-красные маки тонкого, влажного сатина плавились на ее плечах, волнующе подергиваясь от неровностей дороги.

Солнце нещадно пекло, оглушало, вызывало слабость, обреченность. Можно пересесть на другую, затененную сторону – там есть одно незанятое место. Как раз рядом с маками. Но разве заставишь себя встать, схватившись за раскаленное железо поручня? И все же…

Двери зашипели. Автобус дернулся и двинулся дальше. Вошедшего подбросило, и он упал на последнее свободное сиденье. Проваливаясь, вскинул вверх букетик прохладно-голубых фиалок. Она улыбнулась.

– Спасибо! Мне никто не дарил цветов. Не знала, что это так приятно.

Он не ответил и вжался подошвами сандалий в пол.

– Ты красивый и добрый. Я уже свыклась с тем, что у меня никогда не будет мужчины. Такого мужчины. А ты пришел. С цветами. Я тебя узнала.

Он отвернулся, уставился в окно. Она притрагивалась взглядом.

– У нас обязательно будет ребенок. Ты хочешь мальчика или девочку? Только не смейся, но я знаю – кого ты скажешь, того и рожу.

Он достал телефон, прячась в него.

– Ты ведь не сделаешь мне плохое? Никогда?

Двери опять зашипели, он выбежал. Наверняка не на своей остановке.

Она улыбнулась вслед, рука ее дернулась прощальным жестом и повисла.

Обугленные лепестки маков противно скрипели под ногами. Я пытался объяснить, подпрыгивая на ухабах и не понимая своей нелепости. Твердил, что тот вовсе не тот.

Она снисходительно улыбалась.

– Вы слепой и глупый, – горячий шепот обжег мое ухо. – Вы злитесь оттого, что я была счастлива с ним, а не с вами.

К полудню сил продолжать спать дальше решительно не осталось, и Иван Петрович Хлыбзиков скинул с себя одеяло.

Он прошлепал на кухню, прилипая, отлипая и вновь прилипая необутыми ногами к серому вязкому линолеуму. Накануне Иван Петрович отмечал юбилей и вылил полбутылки крепленого на пол.

На плите муторно сипел чайник. Жена Ивана Петровича, Алина Карловна, сидела за столом, намазывая булку маслом.

Хлыбзиков зажег сигарету и засмотрелся на перекосившееся отражение кухни в старом никелированном боку чайника. Тлеющий огонек съедал сигарету, превращая ее в удушливый гадковатый дым. Иван Петрович глубоко затянулся, выперхнул из себя вместе с остатками сна сизое облачко и глухо закашлялся.

Чайник закипел.

Хлыбзиков почувствовал, что задыхается, и вспомнил детство. В глазах его проплыло далекое летнее утро, еще одно, еще, еще.

Но кашель вдруг ушел. И детство тоже ушло.

Наваждение осыпалось на пол теплым пеплом сигареты. Иван Петрович наступил на него ногой и открыл окно.

Внизу под окном оранжевый дворник Галактион, сливаясь с оранжевой листвой, сметал ее в кучи. Но ветер приносил новую листву, и все опять становилось оранжевым.

Иван Петрович выбросил окурок в окно и с интересом посмотрел, как он летит. Когда тот упал, Хлыбзиков сардонически засмеялся.

Зазвонил телефон. Иван Петрович взял трубку. Это был его начальник Степан Степанович, который интересовался, почему Хлыбзиков позволяет себе свинство не явиться на работу. Иван Петрович еще более сардонически засмеялся и выбросил телефон в окно. Голос Степана Степановича полетел вниз и разбился на тысячу уродливых осколков. Галактион смел осколки, а на их место тут же нападали оранжевые листья.