Сергеев споткнулся и едва не упал. Он бросил ветку к остальному хворосту и снова побрел назад.
И в интернате пахло сосновыми ветками.
Елку ставили одну – в актовом зале, но ветки разрешали держать в каждой спальне. Веток после установки большой елки оставалось немало, хватало на всех. Они с Блинчиком таскали хвойные лапы на свой этаж, ставили в трехлитровые банки с водой, и в спальнях пахло праздником и каникулами. Блинов очень скучал по дому и каждый раз ждал, что его заберут домой на Новый год, но случалось это не так часто, как ему бы хотелось, хотя все же чаще, чем с Сергеевым. Дед приезжал за ним днем 1 января и привозил обратно второго, к ужину, но никогда 31-го. В новогоднюю ночь внук мог помешать семейному счастью и общению деда с молодой женой.
Родители всегда передавали подарки и письмо с пожеланиями, но за всю жизнь, до самой их смерти, Сергеев праздновал Новый год с ними только три раза. Лето он любил больше. Летом был отпускной сезон, мама с папой в санатории на Черном море – то в Сочи, то в Мисхоре. Там Сергеев чувствовал, что у него есть семья.
Он прервал цепочку воспоминаний через час, когда шедший впереди Подольский неуклюже упал на снег боком. Он задыхался и кашлял, и после каждого надсадного приступа в воздух летели мелкие кровавые капельки, похожие на алый туман.
– Все, – отрезал Сергеев. – Закончили геройство. Дуй вовнутрь, сдохнешь ведь.
Подошедший Вадим был нагружен хворостом, как рабочий ослик. Он посмотрел на Мотла и покачал головой:
– Давай, Матвей… Не выеживайся… Передохни. Я думаю, хватит пока, Миш? Смотри, сколько натаскали!
Натаскали действительно немало, но сколько надо дров для того, чтобы растопить замерзшее топливо, Сергеев точно не знал.
В четыре руки с Вадимом они вырыли яму в снегу и сложили в нее ветки, после чего Сергеев зажег хворост и костер запылал, распространяя вокруг себя волну настоящего живого тепла. Ветки горели ярко, с треском, снег начал подтаивать, и, когда от угольев пошел ровный малиновый жар, они втроем с огромным трудом затолкали на кострище «хувер».
– Точно не сгорим? – спросил вымотанный Вадик, усевшись на снегу возле «юбки» катера.
– Не должны, – отозвался Сергеев, чувствуя, что у него дрожат и подгибаются колени. – Я в кабину, а ты проверни рули и попробуй задний винт. Эх, не помешала бы нам простая паяльная лампа! Давай, Матвей, помогу… Держи руку!
На Мотла было страшно смотреть. Даже потрепанный Али-Баба выглядел не в пример лучше.
В кабине уже было совсем тепло, отовсюду капало, все панели и в том числе приборная доска вспотели. Хотя электроники в катере было немного, но Сергеев невольно заволновался – выдержит ли проводка такое количество влаги.
Перед тем как сесть, Матвей потерял сознание и обмяк в руках Сергеева, как тряпичная кукла. Тот едва успел подхватить падающего товарища и не дал ему рухнуть ничком на мокрый пол кабины.
Али-Баба подвинулся на своем импровизированном ложе и, посмотрев на лицо Подольского, бледное до прозрачности, спросил:
– Ты знаешь, что с ним?
– Никто не знает, что с ним…
– Он умирает?
Сергеев пожал плечами, роясь в сумке с медикаментами.
– Он сильный человек…
– Даже самые сильные умирают, – возразил Али-Баба и лег на спину, слегка скривившись от боли в ранах. – Смерти все равно, сильный ты или нет. Он болен. Но у него есть неоконченные дела.
– Ну и отлично. Значит, поживет еще.
Михаил с хрустом сломал ампулу и втянул ее содержимое в тубу шприца. Пальцы уже не сводило от холода, они двигались свободно.
– Погоди, Матвеюшка, – попросил он Подольского. – Сейчас полегчает.
– Ты колешь ему стимуляторы?
Сергеев кивнул:
– И обезболивающее.
– Мне можешь не колоть, – сказал Али-Баба. – Оставь для него.
– Я тебе колоть уже и не собирался, – ответил Сергеев. – Перетопчешься. Но за предложение спасибо.
В кабину ввалился Вадим и с ходу сел за рычаги.
– О, у вас здесь Африка! Мотл, ты как?
– Живой, – голос Подольского звучал слабо, но то, что он уже мог говорить, было чудом. Или лекарство, или колоссальная сила воли Мотла сделали свое дело. – Почти в порядке…
Он закашлялся, но как-то слабо, беззвучно.
– Ну что, мужики, – доложил Вадим. – Винт я провернул, рули тоже оттаяли! Хорошо горит! Как бы не утонуть, а то вокруг озеро! Пробовать заводиться будем?
Температура в салоне росла и росла. Становилось просто жарко и Сергеев уже не был уверен, что через несколько минут «хуверкрафт» не вспыхнет ярким пламенем.
– Давай подождем, – предложил Сергеев, расстегивая куртку. – Пусть батареи нагреются, ведь с толкача не заведем…
Он оглянулся на Подольского и Али-Бабу.
– Как вы?
– Бывало лучше… – откликнулся Матвей. – Не обращайте на меня внимания. Отойду, не маленький…
Араб ничего не ответил. Он пытался дышать. Салон прогревался и розами в нем не пахло. По бледному лицу Али-Бабы катились крупные капли пота, спертый воздух со свистом втягивался в приоткрытый, запекшийся рот.
– Это же надо… – продолжил Подольский, и снова тихонько закашлялся. – Чуть не замерзли на хрен, а теперь зажаримся.
Через три минуты жар в кабине был такой, что можно было бы разгуливать голяком.
Вадим сказал несколько слов на незнакомом Сергееву, гортанном языке – скорее всего помолился на иврите, и повернул ключ. «Хувер» задрожал всем корпусом, мотор забубнил и не стал пугать пассажиров – завелся, правда жестко, чуть ли не с ударом, на повышенных оборотах, но тут же загудел ровнее.
– Есть! – воскликнул коммандос и повернул рукоять наддува, нижние винты погнали воздух под «юбку», закрутился тяговый винт и из-под подушки «хувера» ударило искрами и белым пахучим дымом.
«Твою душу! – выругался Сергеев про себя. – Не дым, а сигнальный костер! Ведь заметят, как пить дать прилетят!»
Вадим, по-видимому, тоже сообразил, что к чему, но сразу рвануть куда-нибудь под прикрытие не решился – движки следовало прогреть. Такой удар холода вряд ли прошел для моторов бесследно. Он даже постучал пальцем по циферблатам – вдруг стрелка пойдет быстрее? – но те двигались медленно.
Сергеев, поминутно выглядывая из люка и осматривая в бинокль горизонт, сумел помочь Матвею и Али-Бабе устроиться на импровизированных полатях из ящиков. Подольский в героя не играл, сил не было, но лекарство действовало, он уже выглядел не хуже араба и не напоминал цветом лица трехдневного покойника.
Ощущение у Михаила было такое, будто бы его прибили гвоздями к мишени. Крайне неуютное ощущение. И когда Вадим тронул «хувер» с места и под мерное клокотание движков стал разгоняться, оставляя за собой снежный хвост, Сергеева отпустило. Опасность не миновала, но чем дальше они отъезжали от чадящего кострища, тем спокойнее ему было.