– Глушись!
Как только моторы замолчали, в кабину катера начал проникать низкий, как бас, гул.
– Это что? Ветер шумит? – спросил Али-Баба.
В голосе его слышалась тревога. Огромный шмель гудел в снежном тумане, и этот звук, отдаваясь в костях черепа, невольно заставлял волноваться всех, кто его слышал.
– Это падающая вода, – пояснил Подольский. – Когда-то здесь была еще одна плотина. Ты на Ниагаре был?
Али-Баба заторможенно кивнул.
– А я не был. Только по «Дискавери» видел. Но похоже.
Он отвернулся от араба и сунул карту Сергееву в руки.
– Смотри, Миша, вот где мы…
Как и ожидалось, угол они срезали немалый, поэтому и оказались у выхода из водохранилища так быстро.
С одной стороны – это было здорово. Те, кого они преследовали, и мечтать не могли о такой скорости передвижения. Они на своем БМП да по пересеченной местности не сделали и половины того пути, какой экипаж «хувера» сделал за несколько часов погони.
Но теперь похитителям было впору праздновать промежуточную победу. В сотне метров перед замершим «хуверкрафтом», под прочным ледяным панцирем, поток воды нырял вниз, чтобы разбиться о скалы доброй сотней метров ниже. Там он превращался в ледяную пыль, в причудливо вздымающиеся сталагмиты, а часть, не успевшая кристаллизоваться, ныряла под ледяную шкуру и там вновь становилась рекой.
Препятствие было непреодолимым в отсутствии дневного света.
Найти в темноте проход по низкому правобережью было не под силу даже легендарному Нату Бампо
[8]. БМП же, пожалуй, мог идти по верхней дороге и в темное время суток, превращая нынешний выигрыш Сергеева по времени и расстоянию в призрачное преимущество.
Ждать утра – больше ничего не оставалось. Но каждая упущенная минута давала похитителям лишний шанс, и Сергеев, которому в жизни довелось побывать и дичью, и загонщиком, понимая, как быстро утекает сквозь пальцы драгоценное время, был готов скрежетать зубами от бессилия.
– Привал, – скомандовал он через силу. – Ждем рассвета.
– Выключи обогреватель, – попросил Али-Баба. – я задохнусь.
– Не бзди, сын пустыни, не зажаришься! – Вадим ухватил АКМ за цевье и полез в люк. – Сейчас проветрим. Я на минуточку, перекурить…
Снаружи уже не было настолько холодно. Языки медленной, как сонная змея, поземки скользили по насту и местами слизывали его до черного, прозрачного льда.
Подольский остался сидеть в приоткрытом люке, присматривая за арабом одним глазом. Впрочем, о пленнике можно было особо не беспокоиться. В кабину «хувера» клубами заползал ледяной свежий воздух и тут же выпадал на металл росой. Али-Баба потянул к лицу спальник, и, казалось, сделался меньше размерами. Холод он явно не любил больше, чем жару.
– Ну, – спросил Вадим у Сергеева вполголоса. – И что ты собираешься делать? Поверишь нашему пленнику?
Его сигарета громко затрещала в морозном воздухе, красноватый огонек выделил из темноты поросшую щетиной скулу, по-мальчишески пухлые губы и часть щеки. Шапочка грубой вязки – такие когда-то носили альпинисты в старых советских фильмах – была надвинута как можно ниже на лоб и скрыла выдающиеся Вадиковы уши.
– А что, есть другой выход? – отозвался Михаил. – Если знаешь – изложи. Послушаем. Если есть вопросы – задавай. Ответим.
– Есть у меня вопросы, есть! Что за фигню он несет? Какой бериллий?
– Бериллий – это металл такой, – присоединился к беседе Матвей и поежился.
Он смотрел на них сверху вниз. Из поднятого воротника торчал только нос. И вовсе не крючком был нос, а совсем даже курносый. Вполне рязанский нос.
– Из него раньше делали детали для оборонки. Для подлодок, что ли? Не помню уже… Сам по себе он не тяжелый, не радиоактивный. Никакой, в общем, на первый взгляд. Но если рядом с ним разместить атомный заряд, то эффект от ядерного взрыва будет во много раз больше. Вторичная радиация, кажется, это называется… Так, Миша?
– Почти, – сказал Сергеев, вглядываясь в ночь, в глубине которой гудел угрожающе огромный водопад, и от этого гула вибрировала толща льда под ногами. – Вернее, все правильно, но это не все. Он настолько ядовит, что если его просто распылить над городом, рассыпать безо всякого взрыва, то он вызовет смертельное заболевание – бериллиоз, – от которого люди умрут вернее, чем от радиации. А еще можно в контейнеры с бериллием заложить обычную взрывчатку, немного, граммов по сто, и расположить на станциях метро или в супермаркетах… Много есть способов, как его использовать. Сомневаюсь, что друзья нашего Али-Бабы будут из него что-то отливать… А вот взрывать – они мастаки!
Сигарету он держал левой рукой, без перчатки и пальцы начали стыть так, что ему пришлось подышать на них.
– И ты хочешь эту дрянь отдать ему? – спросил Вадим и кивнул в сторону кабины. – Вот ему? Да?
– Да, – ответил Сергеев. – Но не отдать. Продать.
– За Молчуна?
Михаил покачал головой.
– За лекарства, – ответил за него Подольский и еще глубже втянул голову в плечи. – За новую операционную для Красавицкого. За дизель-установки. За установки по очистке воды. За консервированную кровь. А уж в последнюю очередь – за Молчуна. Он у нас идеалист, Вадик, если ты этого до сих пор не знал. Я правильно объясняю, Миша?
– Правильно, – сказал Сергеев, выдыхая сквозь зубы горький табачный дым. – Все правильно, Мотл. Только я не идеалист. Я прагматик. Все просчитано: я меняю жизни близких мне людей на смерти тех, кого я никогда не увижу и не узнаю. И первый из близких для меня Молчун. А потом – все остальные. Я меняю возможность выживания колонии в Зоне на возможную гибель посторонних. Я защищаю гнездо, если уж попытаться сказать образно.
– Херовый образ, – просипел Подольский из воротника. – Какое гнездо, Миша? Мы – помойные коты, обитатели развалин. Мы грабим уцелевшие склады, мы живем в разрушенных городах и покосившихся зданиях. Мы не можем иметь потомства. Мы дохнем разом от каких-то странных болезней и от тривиального рака, мы гнием живьем. Мы убиваем друг друга тысячами разных способов. И это ты называешь своим гнездом? Спасибо тебе, но это скорее уж кубло! Ты хочешь спасти тысячу из нас. Пусть несколько тысяч! А скольких невиновных убьет твой араб? Может быть, прикинешь баланс, Миша? В чью он пользу? Не пробовал подсчитать?
– Брось, Матвей, – вмешался Вадим и щелчком отправил окурок в темноту. – Что тут считать? Сколько погибнет тех, кто за «колючкой»? Так мне наср…ть! Вспомни, сильно ли помогали тебе после Потопа? Ведь это не я и не Сергеев поделили мир на своих и чужих. Это было всегда. Просто нам это довелось испытать на собственной шкуре. Я помню, как ставили минные поля, как закрывали границы, как били по толпе из пулеметов заградотряды? А ты помнишь? Скажешь – они боялись? Чего? Заразы? Какой заразы? В тот момент никто ничего не знал о новых болезнях. О них и сейчас мало кто знает за пределами Ничьей Земли. Были просто люди, по стечению обстоятельств оказавшиеся по эту сторону границы. И они умирали, помнишь? Они погибали, захлебываясь в собственном дерьме…