Но когда Плотникова увидела его глаза, то впечатление изменилось. Взгляд у Блинчика был лучше, чем несколько лет назад, и даже моложе, чем полтора года назад, когда он прилетал к ней на встречу в Токио.
Блинов шел без тележки, с одним небольшим чемоданом, который катил за ручку, и оказался одет просто и элегантно – в легком льняном костюме и плетеных туфлях в тон. Операция по подсадке волос, которую Блинчик провел несколько лет назад, ничего не дала. Плотникова имела счастье видеть результат – Владимир Анатольевич тогда походил на неравномерно выбритый киви. И с той поры бывший партийный бонза носил аккуратный парик «а-ля Кобзон», делающий его практически неузнаваемым для журналистов. Это, да плюс другая фамилия (ну, прям как у Березовского!) в паспорте, давало возможность Блинчику приезжать в Киев раз в пару лет без прессы и телекамер в аэропорту. И еще то, что за эти годы о Блинове основательно подзабыли. Слишком многое произошло. Партия, которую некогда возглавлял Владимир Анатольевич, ушла в небытие, не оставив о себе воспоминаний. Бывшие ее руководители давно сидели в других блоках, не на первых ролях, и даже в анкетах старались не упоминать о былом членстве в «партии власти».
Sic transit Gloria mundi!
[89]
Блинчик моментально нашел ее в толпе встречающих – рассмотрел и заулыбался искренне своей заразительной мальчишеской улыбкой. Веснушки у него на носу смешно запрыгали, вокруг глаз собрались морщинки.
Вика смотрела, как Блинов идет к ней такой знакомый и совершенно чужой, нездешний. Он был так далек от политической борьбы, проблем, свар, медленно тлеющего кризиса, постоянного, как застарелая гонорея, избирательного процесса, черного и белого пиаров, рейдерских атак, дележа собственности и прочей грязи, которая для Плотниковой давно стала привычной средой обитания, что хотелось ему позавидовать. Хотелось, но почему-то не получалось. Вика давно была руководительницей и, частично, владелицей одного из самых крупных медиа-проектов Украины, в который входили аналитический ежемесячник, телеканал, еженедельная газета и глянцевый журнал, и официально к политике не имела никакого отношения. Но на самом-то деле, как шутила иногда Вика в своей обычной грубоватой манере, заниматься медиа и не иметь отношения к политике, это как заниматься сексом и не иметь половых органов.
Блинову на всю эту мышиную возню было решительно наплевать. Он имел средства, желания и возможность жить так, как хочется. Со своей первой женой он развелся (сложно оставаться женатым на сестре бывшего коллеги, который хотел отправить тебя к праотцам, особенно если знать, что супруга не была особенно против!), а новую не завел, довольствуясь старлетками и модельками, которых покупал себе по мере необходимости на срок от дня до недели, но не больше. Блинов с возрастом стал человеком мудрым и не путал удовольствия с семейной жизнью.
– Ну, здравствуй, – сказал он, и, обняв Плотникову, поцеловал ее в щеку, привстав на цыпочки. – Здравствуй, Вика!
От него слегка пахло виски и, сильно и терпко – хорошим одеколоном с древесным акцентом. Очень дорогим одеколоном, скорее всего, эксклюзивным, сделанным по его личному заказу. Блинов умел быть разборчивым в мелочах. Более разборчивым, чем в связях, однозначно.
– Здравствуй, Володя, – Плотникова была вынуждена нагнуться, чтобы чмокнуть Блинчика в гладко выбритую щеку. – Как долетел?
– Слава Богу, благополучно! – он заулыбался и, ухватив Вику под руку, зашагал рядом с ней к выходу из терминала. – Можно сказать, хорошо долетел! Почти не пил, ты же знаешь, мне врачи запрещают… Так что – совсем чуть-чуть! Но два перелета и трезвым – это точно не по мне!
Блинов хорохорился. Виски он разве что рот прополоскал, не более. Не то чтобы он боялся врачей, он просто боялся смерти. Боялся настолько, что и курить, и пить прекратил буквально в один день, после того, как профессор-австриец рассказал ему анамнез бесцветным, тусклым голосом. Врач ничего не запрещал. Выводы Блинчик сделал сам.
За дверями терминала D уже сгущалась жара. Хотя Владимир Анатольевич и прилетел первым венским рейсом, но время близилось к десяти утра, а в этот час начинало припекать.
– А как у тебя, Вика?
– Я же рассказывала тебе на прошлой неделе. Все без изменений. Работы только до фига… Не то что у тебя, дармоеда!
– Я пенсионер, – заявил Блинов, аккуратно спуская чемодан по пандусу. – Можно сказать – персональный пенсионер. И обрати внимание, я ни у кого ничего не прошу, хотя эта страна должна мне пенсию!
– Не гневи Бога, Володенька, – не сдержалась Плотникова. – Ты столько взял у страны до пенсии…
К ним бросились надоедливые бориспольские таксисты, но тут же отхлынули, натолкнувшись на Викин взгляд.
– Ну, вот… – обиженно протянул Владимир Анатольевич, – эмигранта каждый может обидеть! Мы что? Мы люди бедные, обездоленные…
Вика хмыкнула.
Свой «лексус» она оставила в запрещенном для стоянки месте. У терминала D свободных ячеек не было – одновременно прибывали четыре рейса и столько же самолетов готовились взмыть в небо. Идти от терминала Е Плотниковой было лень, и теперь возле машины в нерешительности крутился молодой сержант.
На подходе Вика нажала кнопку на пульте, и черный, как таракан, седан мигнул габаритами. Сержант оживился было, но, увидев Плотникову, разом поскучнел, и вполне обоснованно. Пока Блинов грузил чемодан в багажник, бравый автоинспектор был ознакомлен с «вездеходом» и визиткой министра МВД с просьбой всемерно помогать предъявителю сего, написанной лично рукой министра.
– Ничего не меняется? – спросил Блинов, усаживаясь на переднее сиденье.
– Ничего, – подтвердила Вика. – И прекрасно, что не меняется. Еще не хватало, чтобы этот мальчик час полоскал нам мозги. Пристегнись. Это не для ГАИ, для тебя…
– Да знаю, знаю, – проворчал Владимир Анатольевич, возясь с замком ремня безопасности. – Если ты и ездишь, как живешь… А у нас писали, что здесь теперь штрафы, как на Западе…
– Правильно писали. Большие. Но смотря для кого.
– Все животные равны между собой… – процитировал Блинчик.
– Ничего не меняется, – сказала Плотникова, выруливая на подъездную аллею. – Только декорации. Мы же с тобой уже взрослые, Володя…
«Лексус» заскользил между деревьями, двигаясь на электротяге, и только когда Вика, перевалив через сдвоенных «лежачих полицейских», добавила газ, заурчал бензиновый мотор, разгоняя лимузин с самолетным ускорением.
– Ты надолго? – спросила Плотникова, зажигая сигарету.
Салон сразу же наполнился знакомым Блинову гвоздичным ароматом, хотя кондиционер жадно поглощал дым, не давая ему расходиться.
– Как получится… Особых дел у меня нет. Увидеть тебя. Съездить на могилу к родителям. Ну и… Повидать Мишу… Я понимаю, что вопрос звучит глупо, но, все-таки… Как он?