Патриот - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Рубанов cтр.№ 43

Изготавливать и продавать вещи, предметы, технику – запрещалось. Зато можно было брать работу на дом, трудиться сверхурочно, прихватывать выходные, перевыполнять план. За это добавляли жалованье, платили премии, продвигали по службе.

И, как потом спустя годы думал Знаев-младший, на проявление чувств родителям просто не хватало сил.

Развод их получился бескровным, интеллигентным.

Отец продолжал паять микросхемы на своём секретном заводе до последнего дня.

Чтобы не тряслись руки, выпивал первый стакан в восемь утра.

Все знали, что ему конец, но молчали.

Начальник лаборатории сам уходил в запой каждые три месяца.

Почти все мужчины круто бухали тогда, работая с утра до вечера и получая жалованье, которого едва хватало на пять дней.

Знаев-младший, уже обратившийся в успешного коммерсанта, ничего не мог поделать. Уговоры не помогали. Денег из рук сына отец ни разу в жизни не взял.

В последний год он почти ничего не ел, только пил. На работу его пускали из уважения к старым заслугам, но к полудню, когда утренний стакан уже рассасывался в его маленьком худом теле, он спешил уйти домой, и ему никто не препятствовал. С полудня до вечера он валялся на продавленной кровати и читал старые газеты, подливая себе самогона из пластиковой бутыли.

В конце концов однажды зимой он умер от воспаления лёгких.

Когда сын приехал в пустую квартиру, в ней не было ничего, кроме прожжённого сигаретами дивана.

Холодильник был отключён, газовая плита тоже.

Уцелел ещё верстак вдоль длинной стены. Когда-то на нём тесно стояли, прохладно отсвечивая никелированными углами, огромные катушечные магнитофоны и виниловые проигрыватели; теперь под слоем лохматой пыли валялись только обрезки проводов и старые справочники по электротехнике.

Запах жилья, в котором много месяцев не готовили еду и не кипятили воду, показался Знаеву-младшему отвратительным. Возможно, так пахло дыхание Бога. Не сына, прибитого к деревяшке, а его отца, создавшего всё сущее.

Умерший человек слишком долго пытался усовершенствовать и доработать созданный Богом мир – а Бог в ответ доработал его самого. Усовершенствовал до конца.

Разумеется, Знаев-младший гордо оплатил похороны из собственного кармана, и потратился даже на лакированный гроб.

Мать на похоронах выглядела моложавой и неуместно красивой. Могло показаться, что между элегантной женщиной в узком чёрном платье и лежащей в гробу остроносой жёлто-серой мумией нет абсолютно ничего общего.

Она не поцеловала усопшего ни в губы, ни в лоб, только погладила пальцами по впалой пергаментной щеке. Но сын, наблюдавший внимательно, вдруг увидел в целомудренном касании ту самую нежность, которую искал в детстве, – мать дотронулась до мёртвого, как до живого, не попрощалась – приласкала.

Сын созванивался с матерью примерно раз в месяц и знал, что дела у неё идут неплохо. Ветер перемен свистал над страной, и Елена Знаева, как и некоторые другие, пока немногочисленные, граждане бывшей империи, сумела услышать в этом разбойничьем свисте правильную мелодию. Институтская типография была приватизирована, превращена в акционерное общество закрытого типа и выпускала теперь не научные труды и даже не стихи запретных поэтов, а самоучители вязания на спицах и брошюры типа «Сто один вопрос для желающих выехать на жительство в Израиль». Товар уходил влёт, офсетные машины не останавливались ни днём, ни ночью. Мать – ныне генеральный директор – даже предлагала сыну войти в долю, но сын ответил снисходительным отказом; его мелодия звучала много громче, настойчиво рекомендуя не связываться ни с производством, ни с торговлей, а посвятить все силы финансовому рынку, капиталу в чистом виде.

В ночь после похорон Знаев купил в магазине «Стокманн» литровую бутыль дорогого виски и выпил её всю, но почти не опьянел. Где-то под затылком заныло, заскрипело нечто складное, немного однообразное, на два аккорда, и он вытащил из-под кровати пыльный кофр, достал гитару. Слух, не упражняемый ежедневной практикой, давно подводил бывшего музыканта, и он не смог точно настроить инструмент. Или, может быть, короб рассохся, или гриф повело. Но это его не смутило – ведь настоящие блюзы играются именно на расстроенных гитарах. Блюз сам по себе и есть – лёгкая расстроенность, гармонизированная неправильность.

Он просидел всю ночь, пока не изобрёл начало, середину и конец, и не записал весь текст на пустой странице, вырванной из справочника «Коммерческие банки Москвы». Зачем записал – не понимал, но точно чувствовал, что песен больше не будет, под затылком не зазвенит.

29

Виталик вошёл; пожали руки, а затем и обнялись, и старший Знаев с удовольствием хлопнул ладонью по твёрдой спине младшего Знаева, а младший в ответ сжал отца преувеличенно крепко.

Огромный голенастый лось, мускулистый ребёнок. То ли сгрёб в охапку, как мужчина мужчину, то ли прильнул, как сосунок.

«Нет, – подумал в этот момент отец и потёрся скулой о плечо громадного мальчишки, – я любил его мать, я не был сухарём. Меня к ней тянуло с первой встречи. Она была хороша, она была мечтой для такого, как я. Нет, мы родили сына в любви. Не в результате трезвого сговора, а потому что звёзды сошлись. Нет, я любил её, и люблю нашего с ней сына».

Сын изучил побитую отцовскую морду, не сумел сдержать быстрой улыбки, попытался её спрятать, отвернув лицо, – и снова не сумел.

– Кто тебя так? – спросил тихо.

– Неважно, – поспешно ответил старший Знаев. – Небольшой конфликт. На почве денег и любви к Родине. Ты всё принёс?