1000 сногсшибательных фактов из истории вещей - читать онлайн книгу. Автор: Лев Шильников cтр.№ 60

Первые стальные перья, изобретенные в XVIII веке, немилосердно пачкали бумагу, потому что не имели прорези на рабочем конце, но как только ее придумали, гусиному перышку пришлось собираться в отставку. Расщепленное перо из упругой стали хорошо удерживало чернила и почти не оставляло клякс, однако стоило довольно дорого, так что еще немало воды утекло, прежде чем легкие птичьи перья окончательно сдали в архив. Вспомним Александра Сергеевича, который до конца жизни пользовался гусиным пером и не жаловался. Ну а в школьный портфель стальное перо перекочевало только в самом начале прошлого века. Чуть позже выдумали пузатые авторучки с резервуаром для чернил, а в 1938 году венгерский химик Биро запатентовал шариковую ручку. В годы Второй мировой она приглянулась британским пилотам, так как не текла на высоте при резких перепадах атмосферного давления и была незаменима в кабине самолета. После войны шариковая ручка сделалась очень модной, ну а в нашу страну попала гораздо позже – в конце 60-х – начале 70-х годов. Бдительные советские педагоги опасались, что она может навсегда испортить почерк, и автор этих строк, когда пошел в школу, весь первый год царапал бумагу неудобным стальным пером № 86, поминутно окуная его в чернильницу-непроливайку. Между прочим, самую настоящую авторучку, которую не нужно было то и дело макать в чернильницу, придумали еще древние египтяне. Внутри изящной свинцовой трубочки с заостренным концом помещалась тростинка, заполненная красителем, и когда острием трубочки водили по папирусу, на нем оставался отчетливый черный след. Археологи нашли такую ручку в гробнице Тутанхамона.

Перо и чернила – вещь, бесспорно, хорошая, но все время таскать с собой пузырек с краской довольно обременительно. Не проще ли работать карандашом? Историки нас уверяют, что графитовые стержни для письма и рисования были хорошо знакомы еще древним грекам, но после того, как античный мир обрушился под натиском северных варваров, «грифельная» технология канула в небытие. Наработки античных мастеров переоткрыли в эпоху Возрождения. Гениальный Леонардо придумал «красный мел» – сангину, которой до сих пор охотно пользуются художники, а во Франции изобрели пастель – нежные и бархатистые цветные мелки, отливающие радужными полутонами наподобие крыла бабочки. Ее получали, смешивая растертые в тонкий порошок краски со смолой деревьев, молоком, гипсом и тальком. Тогда же выдумали соус, или парижский карандаш, – смесь обыкновенной ламповой сажи с белой глиной. Во второй половине XVI века в английском графстве Камберленд отыскали графит – податливый минерал, окрашивающий бумагу в радикально черный цвет. Однако вплоть до петровских времен предпочтение отдавалось свинцовому карандашу, который оставлял полупрозрачную линию серого цвета. Ее можно было легко удалить хлебным мякишем. А вот серебряный штифт давал резкую темную черту, которая на воздухе быстро коричневела.

Карандаш, отдаленно напоминающий современный, появился только в конце XVIII века, когда чешский фабрикант Йозеф Гартмут совершенно случайно обнаружил, что глина, смешанная с графитом, оставляет на листе бумаги куда более четкий след, чем графит в чистом виде. Будучи человеком любознательным, он начал смешивать графит и глину в разных пропорциях, в результате чего на свет божий явились удобные стержни для письма, получившие гордое название «кохинор», то есть «не имеющие равных». А французский живописец Конте, тоже экспериментировавший с порошком графита и глиной, догадался одеть ломкий грифель в надежную деревянную оболочку. Так родился привычный нам всем карандаш, и за двести лет технология его изготовления не претерпела существенных изменений.

Сегодня карандаши делают так: графит измельчают до состояния тонкой косметической пудры, потом смешивают его с глиной (чем тверже карандаш, тем больше глины потребуется), продавливают эту массу через отверстия, а полученные графитовые стержни высушивают в специальной печи. Слово В. В. Богданову и С. Н. Поповой: «Немало трудностей и с „одеждой“ для карандашей. Ведь годится далеко не любая древесина. Лучше всего подходит кедр, но он стал дорогим и редким сырьем, поэтому в дело идут тополь, липа, ольха. Сначала выпиливают дощечки величиной с ладонь. Они должны вылежаться, высохнуть, потом древесину (если это не кедр) облагораживают (пропитывают специальным составом), делают в дощечке шесть пазов, в которые укладывают грифели. Но сначала дощечки промазывают клеем. Сверху кладут такие же дощечки и прижимают их друг к другу. После высыхания клея дощечки разрезают на шесть заготовок, которые шлифуют. Затем четырежды покрывают краской, дважды лаком. И наконец карандаш получает „паспорт“ – его маркируют. В нашей стране ставят буквы: М – мягкий, Т – твердый, ТМ – средней твердости – и цифры, показывающие степень твердости или мягкости». Не правда ли любопытно – вроде бы такая фитюлька, а сколько хлопот!

Подытоживая эту главу, остается сказать, что письмо было одним из самых величайших изобретений человечества, буквально перевернувшим мир. Если бы не «черты и резы», которые наш предок старательно выводил на глине или камне, мы бы и сегодня обжигали концы рогатин в пламени костра, рисовали несущихся вскачь оленей на отполированных степными ветрами скалах и поклонялись висящим над головой звездам. Цивилизация и письменность неразделимы. Прозорливые люди понимали это еще в то время, когда с трудом выводили первые буквы. Свыше четырех тысяч лет назад один безымянный египетский писец начертал на папирусе: «Человек исчезает, тело его становится прахом, все близкие его исчезают с поверхности земли, но писания заставляют вспомнить его устами тех, кто передает это в уста других. Книга нужнее построенного дома, лучше роскошного дворца, лучше памятника в храме».

В свое время Илья Ильф обмолвился, что романы Виктора Гюго порой напоминают ему испорченный унитаз, который сутки напролет молчит вглухую, не подавая никаких признаков жизни, и вдруг глубокой ночью, среди полной тишины, неожиданно обрушивается грохочущим водопадом, нарушая мирный сон добропорядочных горожан. Блистательный советский сатирик конечно же имел в виду многостраничные отступления великого француза, уводящие далеко в сторону от магистральной темы и ломающие сюжетную канву. Однако Ильф совершенно напрасно ерничал: эти увлекательно написанные вставные новеллы читаются на одном дыхании и вдобавок обладают бесспорной познавательной ценностью. Достаточно вспомнить хотя бы интереснейшую «Утробу Левиафана» в знаменитых «Отверженных», посвященную истории парижской канализации.

Об этом весьма неаппетитном предмете вообще стоит почитать. Мы убеждены, что далеко не все наши современники имеют сколько-нибудь внятное представление о поистине ужасающем состоянии коммунального хозяйства в недавнем прошлом. Париж Жана Вальжана ^[102] был городом сажи и мусора и стоял, как и двести или триста лет тому назад, буквально на гноищах и выгребных ямах, источавших невообразимое зловоние. Только во второй половине XIX века ситуация стала понемногу меняться. Для этого префекту французской столицы барону Османну пришлось по сути дела разрушить Париж, чтобы затем отстроить его заново.