Охота на императора - читать онлайн книгу. Автор: Рудольф Баландин cтр.№ 55

Но, может быть, ультиматум под видом обращения к императору был рассчитан на широкие массы? На какие? Большая часть населения России была неграмотна. Большинство грамотных не поддерживало революционеров. По возможностям идейно влиять на граждан отдельные листовки и подпольные газеты не могли соперничать с мощными средствами пропаганды и агитации, которыми располагало царское правительство, на стороне которого безоговорочно находилась Православная церковь.

У революционеров оказалось сравнительно много сторонников среди студентов. В Московском университете двое студентов стали собирать подписи и деньги на венок Александру II. Некоторые отказывались. И тогда в отдельный список стали заносить фамилии не только согласных, но и «неблагонадежных». Возмущенный студент-филолог Смирнов порвал оба листа. Тотчас в «Московских ведомостях» отозвался известный издатель и публицист Михаил Катков: «Правда ли, что в Московском университете нашелся свободный мыслитель, который публично порвал подписку на венок царю-мученику? Правда ли?» Получился донос, и Смирнова арестовали.

Начались сходки студентов. Освистывали предлагавших венок, даже проректора С.А. Муромцева, деликатно пытавшегося их утихомирить. Постановили: «Никаких венков не посылать». Когда арестовали активистов, начались сходки протестов. В результате исключили 312 человек. Были обыски.

О случившемся Победоносцев доложил императору, указав на Муромцева как на зачинщика (что стало поводом к отставке проректора). Не исключено, что такое поведение московских студентов подкрепило позицию Победоносцева и содействовало решению Александра III сохранить самодержавие.

Суд над цареубийцами должен был заклеймить не просто данных конкретных исполнителей, и даже не только их тайную террористическую организацию, но и революционное движение в России вообще – как явление, чуждое русскому народу и традициям отечественной истории.

В этом отношении показательна обвинительная речь прокурора Николая Валериановича Муравьева (1850–1908) на процессе по делу об убийстве императора Александра II. Прокурор был всего на три года старше подсудимой Софьи Перовской, и в детстве они были знакомы. Потом пути их разошлись в прямо противоположные стороны – для того, чтобы произошла встреча преступницы и представителя власти, требующего ее смерти.

Муравьев до этого присудил к смерти революционера-террориста В.А. Осинского (они были сверстниками). То есть Николай Валерианович зарекомендовал себя испытанным и непримиримым искоренителем крамолы в Российской империи.

Выдающийся юрист А.Ф. Кони в частном письме назвал его «достойным представителем и птенцом судебного сословия» и даже «человеком выдающимся». Было это в 1893 году. На следующий год Н.В. Муравьев стал министром юстиции, и вскоре мнение Кони о нем резко изменилось.

В неопубликованной статье «Триумвиры», написанной в 1907 году, Кони назвал Муравьева «жадным карьеристом, смотревшим на свой пост лишь как на ступень к дальнейшим почестям и окладам», обязанным своим быстрым служебным повышением «в значительной степени бездушному ханже великому князю Сергею Александровичу».

Когда Н.В. Муравьева назначили в 1905 году послом в Риме, А.Ф. Кони в частных письмах называл его «хануриком и христопродавцем», который, «нагадив России, чем мог, убежал в критические моменты за границу, получая с русского народа (для которого он занимался фальсификацией правосудия) по 80 тысяч в год». Учтем, что эти характеристики вызваны были вовсе не их политическими разногласиями (Кони не сочувствовал революционерам).

На процессе по делу об убийстве Александра II этот ханурик и христопродавец строго следовал букве закона и фальсификацией правосудия не занимался. Для нас представляют интерес его высказывания на процессе о революционном движении в России. Судя по всему, он излагал не только свое личное мнение, но и выступал как представитель или как рупор правящего слоя российского общества. Его мысли были восприняты руководством страны благосклонно (иначе бы ему не поручили пост министра юстиции).

Муравьев был человеком неглупым, хорошим профессионалом, стремящимся угождать власть имущим и сделать себе карьеру. Сочетание этих качеств и устремлений сделало его непримиримым врагом всех тех, кто стремился ниспровергнуть существующий строй.

«Русскому обществу, – говорил он, – нужно знать разоблаченную на суде правду о заразе, разносимой социально-революционной партией…

…Мы знаем из процесса шестнадцати террористов, рассмотренного петербургским военно-окружным судом несколько месяцев тому назад, что еще в 1878 году, не разделяя воззрений, рекомендовавших постепенное революционное воспитание народа в борьбе с существующим экономическим строем, некоторые, более нетерпеливые члены… озлобленные неудачами и преследованиями, порешили, что для защиты их дела против правительства нужны политические убийства, и если окажется возможным, – посягательство на цареубийство…

(На «Процессе 16-ти» в конце сентября 1880 года были приговорены к смерти и повешены А.А. Квятковский и А.К. Пресняков; члены Исполнительного комитета постановили отомстить за это Александру II. – Р.Б.)

…И вот потянулась длинным рядом всем нам хорошо памятные преступления, начавшиеся выстрелом Веры Засулич и дошедшие до покушения 2-го апреля 1879 года (тогда Соловьев стрелял в императора. – Р.Б.). То были глухие удары, раскаты приближающегося землетрясения, говорится в одном из подпольных листков; то были пробные взмахи расходившейся руки убийцы, предвкушение кровожадного инстинкта, почуявшего запах крови, – скажем мы».

Вполне нелепы «красивости слога», лишенные смысла, – литературная безвкусица, казалось бы, недопустимая на столь серьезном процессе и дающая ему оттенок балагана. Или другой его опус: революционеры «идут и дальше, а дальше можно далеко оставить за собою геркулесовы столбы бессмыслия и наглости».

Хотя, безусловно, террористы на своем кровавом пути не считались с невинными жертвами, которые были во время покушений; одно это переводило их акты из разряда политических в разряд уголовных преступлений. Но ведь при государственном терроре страдает значительно больше невинных людей.

«Сомнения нет и быть не может, – продолжал Муравьев, – язва неорганическая, недуг наносный, пришлый, преходящий, русскому уму несвойственный, русскому чувству противный. Русской почве чужды и лжеучения социально-революционной партии, и ее злодейства, и она сама. (Казалось бы – надо дать свободу слова другим, более почвенническим партиям. – Р.Б.) Не из условий русской действительности заимствовала она исходные точки и основания своей доктрины. Социализм вырос на Западе и составляет уже давно его историческую беду. У нас не было и, слава Богу, нет и до сих пор ни антагонизма между сословиями, ни преобладания буржуазии, ни традиционной розни и борьбы общества с властью. Многомиллионная масса русского народа не поймет социалистических идей».

На этом месте хочется остановиться и призадуматься. Высказывания обвинителя в адрес революционеров и социалистических идей, для которых (и тех и других) нет в российском обществе социальной и духовной основы, интересны в двух аспектах. Во-первых, они имеют прямое отношение к тем событиям в России, которые произойдут всего лишь четверть века спустя (срок незначительный для государственных масштабов) и приведут в конце концов к торжеству идей социализма и коммунизма.