Молодая Екатерина - читать онлайн книгу. Автор: Ольга Игоревна Елисеева cтр.№ 57

Боязнь жара и удушье – вовсе не пустяк. При слабом здоровье наследника плохое самочувствие в горячем пару естественно. Петра не приучали с детства к бане. Он мылся, как на родине, в тазах, кадках и переносных ваннах – именно это великий князь считал нормальным.

Существует мнение, что «банный» гнев Елизаветы Петровны был связан не столько с делом Батурина, сколько с подозрениями государыни насчет неспособности племянника иметь потомство. Наслушавшись «горьких истин», Елизавета могла сама захотеть взглянуть на племянника в бане, чтобы увериться, нет ли у него каких-нибудь видимых невооруженным глазом недостатков (отсутствия эрекции). А также желала увидеть его вместе с великой княгиней в столь интимной обстановке³⁵⁷.

Однако следует помнить, что во время постов верующие воздерживались не только от скоромной пищи, но и от супружеских отношений. Поход в парную был ритуальным действием, соединявшим очищение души с чистотой тела. Зная церковную подоплеку этого обычая, Петр называл его «суеверием». Со своей стороны, очень щепетильная в вопросах православных традиций Елизавета настаивала на посещении наследником бани не потому, что собиралась за ним подглядывать, а потому, что иное поведение выглядело как «нечестье». Петр Федорович и так пренебрегал русскими обычаями, его никто не числил «своим». В одной из редакций Екатерина особо подчеркивала: «Бани и все другие… местные привычки не только не были по сердцу великому князю, но он даже смертельно их ненавидел»³⁵⁸. Елизавета приказывала хотя бы внешне избегать упреков. Великого князя притворство только раздражало. «Увидим, что она мне сделает, я не ребенок», – огрызался он.

Покидая Россию, оба посланника прусского короля составили своего рода докладные записки. В них с сожалением констатировалось, что петербургский двор все дальше уходит от интересов Потсдама, а поле для дипломатической игры сужается. Партия сторонников, или, вернее, «интересантов», Фридриха II совершила непростительные ошибки, обратившись из многочисленной и сильной в ничтожную. «В сей беде следует им винить не столько ловкость графа Бестужева, человека для императрицы по тысяче резонов подозрительного, – писал Финкенштейн в 1748 г., – сколько собственную свою неосторожность… Граф Л’Эсток, упоенный довольством, кое полагал он вечным, забросил дела и предался наслаждениям; маркиз де-ла Шетарди, слишком в себе уверенный, счел, что не о чем ему заботиться; княгиня Цербстская сама себя под удар поставила и делу непоправимый нанесла ущерб». Дипломат заключал, что нынче полезная Пруссии группировка пребывает «в слабости и бездействии и не видно, чтобы могла снова взять верх»³⁵⁹.

Естественным союзником Фридриха II мог стать по-детски влюбленный в него цесаревич. Однако тон дипломатов по отношению к Петру Федоровичу заметно пренебрежителен. «Великому князю девятнадцать лет, и он еще дитя, чей характер покамест не определился, – рассуждал Мардефельд. – Порой он говорит вещи дельные и даже острые. А спустя мгновение примешь его легко за десятилетнего ребенка, который шалит и ослушаться норовит… Всем видом своим показывает он, что любит ремесло военное и за образец почитает Короля (Фридриха II. – О.Е.)… Однако ж покамест сей воинский пыл ни в чем другом не проявляется, кроме как в забавах детских… Супругу не любит, так что иные предвидят, по признакам некоторым: детей от него у нее не будет. Однако ж он ее ревнует»³⁶⁰.

Финкенштейн высказывался еще резче: «На Великого Князя большой надежды нет. Лицо его мало к нему располагает и не обещает ни долгой жизни, ни наследников, в коих, однако ж, будет у него великая нужда. Не блещет он ни умом, ни характером; ребячится без меры, говорит без умолку, и разговор его детский, великого Государя недостойный… резок, нетерпелив, к дурачествам склонен… Нация его не любит, да при таком поведении любви и ожидать странно»³⁶¹.

Характеристика Екатерины в докладах обоих дипломатов разительно отличается от описаний ее мужа. «Великая княгиня умна и основательна не по годам, и хотя нету подле нее никого, кто бы добрый мог дать совет, держит себя с осторожностью, – сообщал Мардефельд. – …В одном лишь по справедливости можно ее упрекнуть, что не знает деньгам счета»³⁶². И опять Финкенштейн сходился во мнении с коллегой: «Великая княгиня достойна супруга более любезного и участи более счастливой. Лицо благородное и интересное предвещает в ней свойства самые приятные… Нрав у нее кроткий, ум тонкий, речь льется легко; сознает она весь ужас своего положения, и душа ее страждет; как она ни крепись, появляется порою на ее лице выражение меланхолическое… Порою молодость и живость берут свое, однако же осмотрительности у нее довольно, и Великому Князю пожелал бы я держаться столь же осторожно… Нация любит Великую Княгиню и уважает, ибо добродетелям ее должное воздает»³⁶³.

Причина неприязни к Петру, с одной стороны, и расположения к Екатерине – с другой, объяснялись не только особенностями личного поведения. Для дипломатов важно было нащупать точку опоры при чужом дворе, найти союзника, может быть, запастись им впрок, для дальнейших совместных действий. Неуравновешенный, переменчивый характер великого князя делал его ненадежным партнером. А вот «основательная не по годам» царевна подходила как нельзя лучше. «Весьма жаль, что к мнению Ее Императорского Высочества не прислушиваются, она бы во всем неукоснительно за короля стояла», – писал Мардефельд. «Она любит нежно родственников своих, в особенности наследного принца шведского, – дополнял сведения Финкенштейн, – и ежели будет столь счастлива, что одолеет препятствия, от трона ее отделяющие, полагаю, что сможет Ваше Величество рассчитывать на ее дружбу и выгоду из того извлечь».

Итак, Екатерина смогла убедить прусских покровителей, что она является их единственной союзницей, и именно с ней они предпочли бы иметь дело. Однако беда состояла в том, что у великой княгини не было реального веса: к ее мнению не прислушивались. Кстати, стремление Бестужева опорочить перед императрицей супругу наследника во многом объяснялось именно боязнью ее влияния на Елизавету, пусть и очень скромного, ведь тетушка поначалу привязалась к Фикхен, а это уже было опасно.

Имелась и другая беда. Никто не рассматривал Екатерину как самостоятельного политического игрока. Какими бы превосходными качествами для этого ни обладала великая княгиня, она могла действовать только через мужа – наследника русского престола и правящего герцога Голштинского. Сама по себе царевна была ничто. А потому ее интересы в тот момент прочно сопрягались с интересами супруга. Екатерина приобретала шанс повлиять на ход дел, только влияя на Петра. И никак иначе.

А здесь ее возможности были весьма ограничены. «Князь, разлученный… со всеми, кого только подозревали в привязанности к нему, и не имея возможности быть с кем-нибудь откровенным, в своем горе обращался ко мне, – писала наша героиня. – Он часто приходил ко мне в комнату; он знал или скорее чувствовал, что я была единственною личностью, с которой он мог говорить без того, чтоб из малейшего его слова делалось преступление; я видела его положение, и он был мне жалок, поэтому я старалась дать ему все те утешения, которые от меня зависели… [но] мы никогда ни в чем не были согласны, если бы я часто не прибегала к уступчивости, чтоб его не задевать прямо; были, однако, минуты, когда он меня слушался, но то были минуты, когда он приходил в отчаяние. Нужно сознаться, что это с ним часто случалось: он был труслив сердцем и слаб головою, вместе с тем он обладал проницательностью, но вовсе не рассудительностью»³⁶⁴.