– А! Вот оно что! Ребята, деньги!.. – Обабок тряс над толпой пачкой бумажек.
– Деньги!! Ура… Деньги!
– А они твои? – раздался с улицы голос Лехмана. – Пусти-ка меня… Ну, сторонись, что ль!!
Передние сразу посунулись.
– Милый… – на коленях просил Обабка Антон. – Ради Христа…
– Расступись!! – гремел Лехман… – Это что, грабить?!
– Ради Христа… Ради господа…
Лехман схватил Обабка за горло и грохнул его на пол. Все растерялись. Задние повыскакали на улицу. Ванька в суматохе быстро вырвал деньги из рук Обабка, но Цыган ударил Ваньку по затылку, выхватил у него пачку и, подняв руку вверх, сильным плечом проложил себе дорогу на улицу.
– Эво они!.. Вяжи, ребята, бузуев… Выходи на улку… Эво они!..
Андрея-политика охватила дрожь.
Лехман, прислонившись спиной к стене, тяжело пыхтел. В его руке сверкал клинок ножа.
– Изувечу! Убью!.. – хриплым, уставшим в схватке голосом рокотал он. – Мне каторга не страшна… Только тронь хошь одного, всем вечную память загну!!
– Мы вас, варнаков, нешто шевелили?! – кричал Обабок. – Ты мне, старый черт, полбороды выдрал!..
– Полезешь – башку оторву да в бельма брошу!
– Милые мои, – хныкал Антон, – я вам в ножки поклонюсь.
– Отдай, чалдон, деньги! – сказал грозно Лехман. – Добром отдай…
– Обабок, выходи! – кричали с улицы.
– Кешка, запирай! – скомандовал Обабок, и все, пятясь к двери и со страхом следя за сверкающим ножом деда, высыпали на улицу.
– Еще мы тебя спросим, ворина, где деньги взял? – пригрозил, отдуваясь, Обабок.
– Господом прошу: отдай… В Россию, к своим иду, помирать иду… В земельку свою лечь… – стонал Антон и, поднявшись с полу, со скрещенными на груди руками, несмело подходил к стоявшему за порогом на улице Обабку. – Прошу… умоляю… – Глаза Антона были полны слез, и тряслась хохолком бороденка. – Десять лет копил. Ребят обучал по деревням.
– Кешка, залаживай!
Когда захлопнулась дверь, Антон стал что есть силы бить кулаками и коленками в запертую дверь.
– Отдай!! Отдай!! – вопил он исступленно. – Деньги отдай!.. Мои кровные отдай!..
Голоса, шумя и пересмеиваясь, удалялись.
– Так твою так… вот это – встретили! – вздыхал Ванька, щупая затылок.
– Ах, обить твою медь, – подхватил и Тюля.
Лицо Антона вдруг помертвело.
– Ребятушки… Смерть… – Антон с размаху сел, словно ему перешибли ноги, свесил на грудь голову и распластался на полу.
– Воды давай! Тащи к окошку! – суетился Лехман.
Андрей-политик, уставив в решетчатое окно голову, пронзительно кричал:
– Эй, эй… Отопри!.. У нас человек помирает!..
Но кругом было тихо. Лишь вдали наигрывала гармошка, и выводили песню два мужских голоса: на лугу у речки собиралась молодежь.
XVII
Дедушка Устин, сгорбившись, петухом наскакивал на мужиков, сидевших на завалинке:
– Ограбили – и квиты?! Ах вы, непутевые!
– Иди-ка, дедка, иди! Вот тебе на церкву две красных… и проваливай… – сказал Обабок.
Он вытащил из кармана горсть денег и отсчитал трешками, выбирая самые старенькие, двадцать один рубль.
– А достальные возворотите, грех… По правде надо.
– Ну, ладно, возворотим… Проходи!
Устин строго посмотрел на мужиков и пошел к часовне, устало переставляя согнувшиеся в коленях одеревеневшие свои старые ноги.
А мужики разделили по пятерке на дом, остальные решили в пропой пустить: гуляй вовсю, на неделю хватит.
Девчонка Акулька тем временем прибежала к избе старосты Прова и, запыхавшись, крикнула:
– Тетынька Матрена, а у бродяг-то деньги…
– Врё… Много?
– У-у-у, папуша… Вот подохнуть… Мужики за вином побегли.
– Врё?..
– Вот подохнуть…
И припустилась рысью сказать мамке, чтоб пятерку у тятьки отняла: пропьет.
Бородулин чайничал у Матрены. Не дослушав Акулькиной речи, вскочил, табуретку опрокинул, сорвал с гвоздя картуз, да на улицу:
– Это мои, обязательно мои…
А в ушах его шум гулял, болезнь из головы выходила, и в этом шуме грезилось: «Деньги найдешь, – быть»…
И, не спрашивая встречных, – сами ноги несли, – спешил к той заветной, пьяной завалине, где ходила уже чарка зелена вина.
– Братцы, у меня деньги пропали!
Точно бичом хватил: чарка остановилась, Обабок сразу присел на луговину, все затихли и, разинув рты, смотрели на Бородулина.
– Какие, Иван Степаныч, деньги, когда? – притворчиво спросил Цыган.
Бородулин все подробно рассказал: как с топором бежал по улице за жуликом, как в волость ездил, и про видение сонное в тайге: денег не жаль ему, лишь бы вора изобличить, только бы найти разгадку сну.
Мужики смотрят на него, дивятся: заикается Бородулин, руками машет, не в себе.
– Вы у бродяг, братцы, деньги-то отобрали?.. Обязательно мои…
И опять:
– Кешка, отворяй!
– Робенки, выходи!
Лехман высунул из двери голову и кивнул своим:
– Кажется, старшина, товарищи, пришел. Ну-ка…
Один за другим вышли четверо. Ограбленный Антон оправился и весь вдруг наполнился надеждой: глаза сразу Бородулина разыскали, улыбнулись ему и запросили пощады и милости.
– Который? – Всех четверых взял взглядом Бородулин.
– Вот, – сказал Обабок, указав ногой на Антона.
Тот поклонился низко Бородулину и заговорил:
– Мои, господин старшина, у меня отобрали… кровные мои.
– Не он, – перебил Бородулин, – этого наздогнал бы.
– Отпустите нас, сделайте милость, мы своей дорогой шли… – загудел и Лехман.
Андрей из чижовки вышел.
Что-то ударило купца по сердцу, кто-то в уши крикнул: он!
– Это кто?!
Лехман, оглянувшись, куда показывал Бородулин, сказал:
– Это Андрей, политик тут один, недавно в тайге к нам пристал.
Зашатался Бородулин, защурился: так ярко вспыхнул в глазах огонь, все сказавший, на мгновение туманом все покрылось, – и вдруг:
– Он!!
– Бородулин, Иван Степаныч! – радостный голос раздался, и Андрей шагнул к Бородулину. – Иван Степаныч!
– Он! Ребята, бей!!