Ну а Мейсон, убедившись, что хозяина не интересует находка,
оставил возню с париком и, брезгливо скалясь, засеменил по коридору. У входа в
комнату он вдруг замер, потом сел на задние лапы, задрал бесформенную, кудлатую
голову и протяжно завыл незнакомым толстым голосом.
Мурашки ринулись играть в пятнашки на спине Гаврилова, и он
принужден был вновь схватиться за стену. Однако кое-как справился с противной
слабостью и на подгибающихся ногах дотащился до комнаты.
Шикнул на Мейсона. Однако тот, как профессиональная
плакальщица, просто не мог остановиться, не доведя дела до конца, и продолжал
выть.
Гаврилов осторожно заглянул… и схватился за грудь, увидав
два полуголых тела, распростертых на полу в луже крови.
Стиснул руками горло, подавляя спазму. Со странной
отчетливостью он различил у себя во рту вкус вчерашних разогретых, слишком
жирных оладий, задубевших от соли прошлогодних огурцов и яичницы из трех яиц с
непрожаренными кусочками сала. Все это было залито сверху кружкой чая, вкус
которого тоже чувствовался самостоятельно.
Гаврилова мутило, ему было плохо, однако он почему-то не мог
отвести глаз от волосатой, кустистой спины мужчины, придавившего всей тяжестью
коротко стриженную женщину с грубоватыми чертами лица.
«Ее парик!» – понял Гаврилов, и от этого на диво логичного
умозаключения муть перед глазами слегка прояснилась. Он смог даже осознать, что
женщину видит впервые… в отличие от мужчины. Да, Рогачев запомнился в
авторитетном кожане, а не в этих цветастых трусах, но это был он, постоялец! А
в следующий миг Гаврилов разглядел аккуратную дырочку пониже левой лопатки
Рогачева и понял, что оконное стекло было разбито не по рогачевской небрежности
и даже не хулиганским камнем.
Оно было разбито выстрелом!
* * *
– Одной пулей, говорят, их и положили – вместе, разом, –
торопливо бормотала тетя Галя, всовывая Альбинины руки в рукава халата. – Да
скорей же, ну чего копаешься! Этого-то, мужика, насмерть под лопатку, прямо в
сердце, ну а бабу его – тьфу, пакость! – в правое плечо. Рана-то легкая,
навылет пуля прошла, кость не задета, но она башкой стукнулась, когда падала, –
вот и отшибло память.
– Ее, значит, уже и допрашивали? Да тише ты, не дергай так!
– Альбина вырвалась из бесцеремонных тетушкиных рук и, изогнувшись, сама
завязала сзади халат. – И что она сказала?
– Допрашивали, а как же, – кивнула тетя Галя. – Опер тут с
утра парился, ждал-ждал, не пил, не ел. Так в нее и вцепился, лишь только
доктор разрешил. А она глазоньки вылупила: знать ничего не знаю и ведать не
ведаю, даже имени своего, не говоря уж о том, как оказалась с простреленным
плечом под убитым мужиком!
– Что, серьезно? – Альбина так и замерла с руками, воздетыми
над головой. Накрахмаленный чепчик повис в воздухе. – Так-таки ничего не
сказала?
– Ни-ни! Следователь как только ни извертался, чтоб ее
пронять, да все впустую. Одни охи: не знаю, не помню, не имею представления.
Там, в милиции, небось думали, что она в курсе, кто стрелял в этого, как его, а
она-то… Конечно, сотрясение у нее легкое, я сама слышала, как доктор
следователю говорил: мало шансов было мозги отшибить, а вот поди ж ты, проверь!
Милицейский так и сказал: дескать, пользуясь этим легким сотрясением, она может
имитировать какую угодно тяжелую амнезию. А мне кажется, здесь без обману. Ты
сама услышишь, как она воет.
– Воет?.. – опасливо оглянулась Альбина. – Как это? Плачет,
что ли?
– Говорю тебе! – громким шепотом выкрикнула тетя Галя. –
Волком воет! Лежит в темноте, в потолок пялится – и… Ну иди, иди уже! –
прекратила она живописное описание, заметив неподдельный ужас, сверкнувший во
взгляде племянницы. – Иди, а то я просто с ног валюсь, глаза закрываются.
Глаза у тети Гали между тем совершенно не собирались
закрываться, а были от возбуждения даже слегка вытаращены. И вообще вид у нее
был на диво бодрый и оживленный. Впрочем, это ничего не значило. Альбина
отлично знала за своей тетушкой эту особенность: засыпать, едва коснувшись
головой подушки. Можно было не сомневаться, что, стоит Альбине оказаться за
дверью, тетя Галя щелкнет задвижкой, бухнется на топчан – и мгновенно обнимется
с Морфеем, да так крепко, что у Альбины не будет никаких перспектив
освободиться от ночной кабалы, самое малое, до шести утра. Тогда тетя Галя
вприскочку прибежит на пост – посвежевшая, отдохнувшая, взбодрившаяся, а ее
многострадальная племянница украдкой переоденется и, страшно зевая, потащится
на троллейбусе сперва на Щелковскую, домой: выпить кофе и смыть под душем
больничные запахи, – а потом уже на метро на другой конец города, на
Кутузовский: на работу. Совершенно непонятно, почему тетя Галя так уверена,
будто Альбина сутками может обходиться без сна. Она жаворонок, у нее пониженное
давление – наоборот, ей всякий недосып мучителен. Нет же. «Ты молодая! – вот и
весь тетушкин сказ. – Я в твои годы, знаешь… ого-го! Вообще не спала, ночи
напролет с парнями гулеванила!»
Может быть, может быть. Хотя Альбина слабо представляла себе
тетю Галю, которая бы «вообще не спала». Скорее, упустив свое ночью, она в
полной мере вкушала сладкого дневного сна.
Дневной сон… О, как счастлива была Альбина, когда работала в
отделе постельного белья! Тогда ей несколько раз удавалось днем вздремнуть на
той роскошнейшей итальянской кровати, что выставлена в витрине универмага,
размять на том великолепнейшем разноцветном белье итальянского же производства
свои замлевшие косточки, облаченные в чудную, расписанную хвостатыми птицами
фланелевую пижаму (made in …). Теперь Альбине приходилось сидеть за огромным
столом, уставленным несусветным количеством офисных прибамбасов, и изображать
прилежную секретаршу. Конечно, очень может быть, что у таковой должны быть
манеры гувернантки и русый узелок на затылке, но кто сказал, что при этом лицо
ее должно иметь сонное и унылое выражение? А лицо Альбины из-за тети Гали
трижды в неделю было очень сонным и более чем унылым, так что она не без
оснований опасалась, что боссы универмага уже ищут ей замену.
Ищут! Да таких замен в Москве – только свистни!..
А тетушке ведь не возразишь. Сразу такое начнется… Ладно,
лучше об этом не думать. Лучше верить в то, что вчера сказала Катюшка Калинина:
«Если кого уволят, то явно не Богуславскую. У нее глаза до того лживые, что
даже правдивыми кажутся. А начальство любит тех, у кого светлые, прозрачные,
правдивые глаза!»
Альбина с трудом подавила желание свернуть в ординаторскую,
чтобы там посмотреть в зеркало: в самом ли деле у нее такие глаза, как сказала
Катюшка?