Владимир Святой. Создатель русской цивилизации - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Алексеев cтр.№ 76

Борис уже вполне вырос. При отце он жил чаще, чем в языческом Ростове, но наезжал и туда. Ему не удалось добиться от подданных ни обращения, ни возвращения епископа Феодора – но это не удалось и Ярославу. В целом же из Бориса получился неплохой правитель. «Сей благоверный Борис, – пишет автор жития, – благого корня сын, послушен отцу был, покоряясь во всем отцу. Телом был красив, высок, лицом кругл, широкоплеч, в чреслах тонок, с очами добрыми, весел лицом. И хотя малого возраста и с младым еще усом, но светился по-цесарски, крепкий телом, всячески украшен, как цветок цветущий в юности своей, в войнах храбр, в советах мудр и разумен во всем, и благодать Божья цвела на нем». Еще во Владимире-Волынском молодой князь прославился щедростью и добротой.

Как и Ярослав, Борис обучился грамоте и сам читал христианские книги. Он был христианином. Но если Ярослав лишь познавал христианство, то Борис в нем уже вырос. И он был первым из сыновей Владимира, выращенных в христианстве. Это следует иметь в виду, когда говорим о том, насколько глубоко и страстно воспринял он учение и нравственные идеалы новой веры. Ростовский князь алкал не царствия земного. Читая жития святых, Борис не раз молился: «Владыко мой Иисусе Христе! Сподобь меня, как одного из тех святых, и даруй мне по стопам их ходить. Господи Боже мой, да не вознесется мысль моя суетою мира сего, но просвети сердце мое на разумение Твое и Твоих заповедей, и даруй мне дар, который даровал от века угодникам. Ты – Царь и Бог истинный, помиловавший и изведший нас от тьмы ко свету! Тебе же слава вовеки, аминь».

Чтение и молитвы Бориса часто слушал его младший брат Глеб, живший в основном в Киеве. Глебу к тому времени исполнилось уже самое меньшее двадцать три года. Но он совсем не походил на своих предков, «лютых» воителей. Все источники описывают его одинаково – как человека чистого душой, по-детски наивного, немного робкого и тем всех к себе располагавшего. Владимир нежно любил его, а Глеб, подобно Борису, старался подражать отцу в щедрости и милосердии, творя в Киеве обильные милостыни. От Бориса, которого слушался во всем, Глеб воспринял глубокую набожность, и сам немало времени проводил в молитвах.

Владимир любил сыновей «болгарыни» – и все более утверждался в мысли о том, что из Бориса получится хороший наследник. Князь устроил любимому сыну и брак. Сначала Борис «худо пекся» об этом, но в конечном счете бояре напомнили ему о долге послушания перед отцом. Борис послушался и женился. Глеб, кстати, так и оставался неженатым. Борис вовсе не мечтал о навязываемой ему роли. Преданный отцу и беспрекословно выполнявший его волю, он отнюдь не готовил себя к восприятию киевского наследства – что бы ни думал по этому поводу сам Владимир. Святополк, однако, не мог поверить в отсутствие честолюбия у кого-то другого – и потому особенно возненавидел именно сыновей «болгарыни».

Но не только у него расположение Владимира к братьям вызывало настороженность. В среде киевского дружинного боярства лишенные воинской гордыни, набожные Борис и Глеб казались чужими. Бранные труды на рубежах требовали решительного и хитрого князя-воителя, каковым представлялся скорее Святополк. Ярослав княжил в Новгороде и с Новгородом был тесно связан, а киевская знать не хотела пришествия новых захватчиков с Севера. Сын же Ярополка, укорененный в южнорусской почве, мог заодно и очистить боярство от безродных выскочек Владимировой эпохи. У «двуотчича» появились первые сторонники в Киеве. И он решил воспользоваться этим. Впрочем, не по собственной инициативе. Болеслав тоже с подозрением смотрел на Киев. Кое-какие основания у него были. Дружеские связи Владимира с Ольдржихом и Германией могли возбуждать в польском князе законное раздражение. Но в конечном счете он сам интенсивно искал мира на западной границе и не раз засылал послов и к саксонскому двору, и в Прагу. Так что винить Владимира, которому ни с чехами, ни с немцами делить было нечего, по справедливости не следовало бы. Но Болеслав и не искал справедливости. Он добивался реванша за поражение отца. Червенские грады оставались вожделенны для Гнезна.

В Святополке наущения Болеслава нашли благодарного адресата. Но не только в нем. В одиночку, даже при помощи отдельных киевских вельмож, Святополку не на что было рассчитывать. За своим князем шла Туровская земля. Туров, Пинск, Берестье стали надежными оплотами смуты. Причины тому касались не одного только Турова, но всей Руси. Старая племенная знать не простила Рюриковичам подчинения и длившихся не одно десятилетие унижений. Удельные князья Владимировичи, взращенные больше в окружении местных «земских» бояр, набравшие дружины из их детей, становились уже не опорами отцовской власти, а выразителями центробежных стремлений. Борис и Глеб, выросшие в Киеве при отце, являлись и здесь заметным исключением. Местные аристократы не любили дом Рюрика, понимали, что для большинства молодых князей своя земля – лишь ступень на пути к Киеву. Но разжигали их амбиции, настраивали их против отца в надежде выиграть место под солнцем для себя.

Справедливости ради нельзя не сказать и то, что свои резоны у племенной знати были. Иначе не пользовалась бы она поддержкой в своих землях. Русь Владимиром строилась все еще из Киева. И во многом для Киева. Лишь христианство князь действительно старался распространить по всей своей земле. Все остальные блага скапливались в стольном граде, отчасти – но лишь отчасти – в Новгороде. В Киев шла большая часть собираемого по землям «повоза». Даже появление удельных князей с их дружинами мало что здесь не изменило. Их доля в дани едва ли сильно превышала прежнюю долю племенного «княжья». Даже две трети новгородской дани уходило в Киев. Богатевший и разраставшийся, соперничавший уже по славе с Константинополем, Киев стягивал к себе торговые пути, ослабляя и этим другие города Руси. Владимир же, стремясь обеспечить безопасность своей столицы (по крайней мере, так воспринимали это на местах) завел еще и новый обычай – обескровливать даже самые отдаленные земли, созывая, а то и набирая для вечной службы на южном порубежье лучших воинов отовсюду.

Так что интриги Святополка и Болеслава нашли среди приближенных и подданных Святополка немало пособников. Владимир, однако, вовремя узнал о заговоре и о наущениях Болеслава. Едва ли он был сильно разочарован в «двуотчиче», который давно находился под подозрением. Но все же гнев князя оказался велик. По его приказу Святополка и его жену схватили и поместили в отдельные друг от друга узилища в Киеве. Вместе с княжеской четой схвачен был и прибывший на Русь вместе с Болеславной колобжегский епископ, немец Рейнберн. Владимир подозревал его в соучастии – скорее всего, на достоверных основаниях. Рейнберн был близок Болеславу и, конечно, не пребывал в неведении. Вскоре после ареста епископ умер в своей, тоже одиночной, темнице без исповеди и причастия. К несчастью для репутации Владимира на Западе, Рейнберн, смелый миссионер, обращавший язычников и сокрушавший идолы в Польском Поморье, пользовался заслуженной славой. Многих благожелателей его смерть от Владимира оттолкнула – в их числе и хрониста Титмара Мерзебургского, который обрушивает в этой связи на голову русского князя не одно проклятие.

С заговором Владимир, казалось, покончил. Однако киевские нити интриги выявлены не были. Доброхоты Святополка при великокняжеском дворе затаились, но были готовы к действиям в любой момент. Главным их оплотом в Киевской земле стал Вышгород, один из главных княжеских замков Руси. Местный правитель Путша (не Путята ли из предания о крещении Новгорода?) и окружавшие его вышгородские «бояричи» готовы были послужить Святополку «всем сердцем». Они ждали лишь удобного случая.