А мичман, находясь в оцепенении, еще долго смотрел ей вслед и сожалеюще думал о том, что не стало прекрасной пары, Паши Мослакова и Иры Лушниковой, и от того, что эта пара не состоялась, в природе образовалась дыра, стало пусто и угрюмо…
Редко так люди подходили друг к другу, как Ира и Паша. Мичман простуженно пошмыгал носом, глаза ему заволок влажный туман, в горле запершило. Он закашлялся.
Фигурка Иры еще долго была видна в конце дорожки, словно эта девушка никак не могла покинуть скорбную кладбищенскую землю, а потом исчезла.
Пока мичман стирал туман с глаз и хлюпал носом, она ушла.
И показалось Овчинникову, что остался он в этом мире один, совсем один, никого больше нет, и секущее ощущение беды, покинутости сдавило ему горло, он неверяще мотнул головой и пробормотал, давясь коротким и твердым, как фанера, словом:
— Нет!
Как все-таки жизнь бывает несправедлива к людям! Несправедлива она оказалась к Паше Мослакову, к этой девчонке, к нему самому. Ведь ему, Ивану Овчинникову, орденоносцу и заслуженному человеку, давно уже надо сидеть на берегу реки, помахивая удочкой, таскать из воды плотвичек на жарево, а он чем занимается?
— Нет! — произнес он на этот раз громко.
Но не один он был в этом мире. Таких людей, как мичман Овчинников, много, и они — именно они, а не набитые таньгой воровские авторитеты типа Оганесова — будут определять жизнь страны. То, что происходит сейчас, в конце концов закончится, и в далекой, совершенно не видной горловине тоннеля забрезжит свет.
Кончится власть тьмы, беспредела, самодурства, на смену ей придет власть новая, и все встанет на свои места. В этом мичман Овчинников был уверен твердо.