— Нет, — поддакнула Герда.
— Чего тут не понять, — вмешался Валентин, — оргазм превращает двоих в одно существо, а свальный грех склеивает в одно существо десяток особей.
— Не в существо, дон Клавиго, — вступил фон Боррис, — а в вещество!
— Отличное уточнение, — кивнул докладчик, — брак людей с идеологией склеивает массы в лавину. Князь, ваше сиятельство, дамы и господа! Маленькое отступление. Вчера в кинозале на пятьдесят мест, в северном крыле дома, я посмотрел фильм из замечательной кинотеки князя: фильмы студии УФА, так называемый горный фильм Арнольда Фанка «Охота на лис в Энгадине». Фильм о лыжном кроссе в горах. Снят в 1923 году. Только спорт тут ни при чем. Это поэма о страстной любви к высоте. Документальный фон картины потрясает, мастерство оператора за минувшие сто лет не устарело, оно на высоте, простите мне невольный каламбур. Всякий кто хоть раз увидел немецкую горную сагу, запомнит ее до конца жизни: безмолвие снежных вершин, громадье глетчеров на фоне темного неба, течение облаков, похожих горы, стекло сталактитов, ледяные чертоги победы и главное — они, новые немцы, фанатики альпинизма, штурмовики вершин, откуда можно кинуть презрительный взгляд вниз, на поросячье болото. Скоро, скоро штурмовики высекут фасциями этих свиней. Фасция — это прут, фашина — пучок связанных прутьев в форме цилиндра, фашизм — братство прутьев для бичевания филистерских жоп. Члены этого братства альпинистов — зародыш лавины. Вот что я называю пчелой: лавину подобий, схваченных одной целью.
Но продолжим хронику лет.
Одновременно с написанием «Майн Кампф» проходит первая выставка сюрреалистов в Париже. Ее кредо: здравый смысл — помеха свободе творчества, потому право разумности необходимо ограничить. Корбюзье завершает план города для излечения общества от эгоизма, где человек встраивается в единое целое как элемент каркаса железобетонных конструкций.
С этим европейским кредо согласен и XIV съезд компартии в Москве, который переименовал РКП (б) в ВКП (б). Теперь русский железобетон уложен в основание башни великого Всесоюза. На съезде принято решение о всеобщем начальном образовании. Школа исправит умы единоличников. Бухарин обратился с призывом к крестьянству: мужики и бабы, обогащайтесь, не боясь репрессий! В этой исторической точке русские, сильные задним умом, окончательно раскусывают, что их подозрения верны, народовластие — миф, что они, мужики и бабы, пойдут на растопку исторического локомотива. Вывод народа — парадокс — ушел не в политический протест, а вылился во всенародную мутацию труда, а именно в тотальную имитацию работы и культ алиби перед Богом: Господи Иисусе, глянь, мы тут не при делах.
Наступает эра похмелья, пора тошноты и вымывания яда из жил, которая займет в России больше ста лет.
Тем временем, случилось самоубийство Есенина, первого советского денди, но взамен возникает русский дендизм — комсомол и его погонщик — Союз воинствующих безбожников. Все комсомольцы надели кепки, как Маяковский, и тенниски, как Гарри Купер. На фоне городской голытьбы кепка и тенниска — булыжник франта. Проходят первые массовые акции-молитвы комсомольского дендизма в дни Пасхи: Мария родила комсомольца!
Петроград переименован в город памяти Ленина — Ленинград, и отныне, по логике египетских правил обретения имен, месторасположение города становится местом имени смерти. По сути, отныне имя города Ленина это Смертеград, Могилгород, Кладбищенск… Придумайте сами вариации на эту же тему. Вскоре имя будет оправдано — в годы блокады здесь умрут от голода миллион горожан, но пока светит солнце победы. Маяковский едет в Америку, а вернувшись, пишет очерк «Мое открытие Америки», где находит новое мировое зло — тягу больших денег. Мораль поэта проста: наша мечта — мир без американских денег и без Америки. Советский павильон архитектора Мельникова из лучей бетона на выставке декоративного искусства наглядно демонстрирует кошелькам Европы: старый свет безнадежно устарел и вышел из моды, как кокотки Парижа. Кокотки? Да они же воняют, молвит молодая Коко Шанель, и ее слова молнией мчат по Парижу: слышали, наш бомонд сопрел. Энергия советских конструкций в стиле локомотив угрожает Старому свету войной. Эйзенштейн создает еще один шедевр новой эстетики — фильм «Броненосец Потемкин», который разом перечеркивает все ухищрения европейского кино и Голливуда. Все ваше искусство — хлам! Русские строят первые цельнометаллические самолеты и проектируют пистолет-автомат, предназначенный увеличить убойную мощь офицера и комиссара в боях против буржуев. В Крыму открывается первый всесоюзный пионерлагерь «Артек», здесь передовые школьники получают опыт руководства обычными детьми на местах. Эту линию воспитания лодырей, неучей, жадин и двоечников подхватывает первая радиогазета для детворы «Пионерская зорька».
Тем временем наискосок от Кремля начато строительство Образцового Дома для Счастья с общественными столовыми, с фабрикой-кухней, с кинотеатром. Москвичи строят дом Равенства, где в квартирах нет кухни, где свободные от быта люди насладятся досугом. Все точь-в-точь, как задумано первым идеологом пчелиных утопий Уильямом Моррисом: жить внутри цели! В то же самое время Бела Барток пишет гениальное возражение на европейский культ перемен — музыку к балету «Чудесный мандарин». Его мандарина невозможно убить, он всегда воскресает. Так на поле идей появилось возражение пчеле — будь круглым, как мандарин, катайся из угла в угол, скатывайся по склону, выпадай из руки, только не живи в рукаве — внутри цели. Милн сочиняет обворожительную сказку «Вини Пух и все-все-все», он говорит читателям: право жить есть и у лакомок, а мед принадлежит тем, кто ходит в гости утром, а вовсе не вечером, как положено, а пчелы весьма негостеприимные и неправильные создания. Шредингер открывает основы квантовой механики. Оказывается, законы физики внутри материи работают не так, как наверху. Тем самым мир превращается во флуктуации пустоты, в серию зевков вакуума, во вселенную, которая не имеет никакого знания о том, что мы существуем. Клеткам плевать на то, что из них состоит человек, молекулам все равно, есть ли на свете какие-то клетки, атомы носятся по орбитам, не ведая, что из них собраны какие-то люди, а мезонам, бозонам, кваркам и прочим тварям вообще неведома цель Ноева Ковчега, который качается на волнах потопа. Отныне тайна — самый бессмысленный факт в научной истории, а смысл тайны выключен из бытия, как люстра под куполом зала…
— И эти брызги научной слюны по стенкам явлений они называют знанием! — расхохотался князь.
— Вот именно! — благодарно кивнул оратор. — Но я, с вашего позволения, продолжу. В согласии с квантовой механикой Шредингера начинает развиваться наука незримого, например, радиобиология — опыты по воздействию радиоволнами на пчел, обезьян, солдат и рабочих. Оказывается, смена частот и интенсивности излучателя способны превратить рой пчел в радиоуправляемую бомбу, заставить стаю обезьян подавить панику и охотиться на змей, полк солдат врага — разоружиться, а цех рабочих — усилить коэффициент полезного действия. Единственный минус — пчелы жалят ученых, обезьяны давятся змеями, пленные сходят с ума, а рабочие падают замертво за станками.
На верхнем этаже советской власти формируется оппозиция. Это сплошь вожди партии: Каменев, Троцкий, Радек, Пятаков и другие партийные мандарины. Они хотят выпасть из рукава тирана и раскатиться подальше по лону природы. Главный тезис оппортунистов: идеи Октябрьской революции преданы новыми бюрократами. Но вожди заранее не озаботились обеспечить права возражений. В стране, где СЛОН забит до отказа и где срочно принят на перспективу насилия план создания ГУЛАГа, не может быть места для неправильных пчел. Следует полный разгром бунтовщиков на пленуме ЦК партии и принятие тезиса Сталина о построении социализма в одной отдельно взятой стране, что Маркс считал галиматьей и ахинеей. Сталин начинает выстраивать партию по средневековой римской модели «Три Па»: папа, паства, палач (инквизиция). Для учета и пересчета тварей, взятых на борт Ковчега «социализм», устраивается первая Всесоюзная перепись населения. На борту судна 150 миллионов человек, такое количество грозит качеству мысли.