На нее выходила ярко освещенная комната. Сидя за столом, уставленным бутылками, четыре человека играли в покер. Я случайно задел растение в горшке и перевернул его. Один из мужчин уставился в окно.
Оставалось лишь рискнуть – и войти внутрь. Что я и сделал.
Мужчина, сидящий во главе стола, был толстым, его маленькие голубые глаза часто моргали. Во рту он держал сигару. Рядом с ним сидели его приятели: человек, похожий на банкира былых времен, худой и долговязый парень с улыбкой во весь рот и грустный человек невысокого роста с признаками несварения желудка.
– Все видят то же, что и я? – спросил толстяк. – Если да – давайте выпьем.
Все выпили, и толстяк заключил:
– Мои глаза меня не подводят.
– Если он не выпал из самолета, то это, видимо, летающий человек, – сказал банкир.
– Так кто же ты, незнакомец? – спросил толстяк.
– Я слез по стене, – ответил я.
– Я так и знал, – вздохнул грустный. – Всегда знал, что в этом доме живут аморальные люди.
Долговязый встал и ткнул в меня пальцем.
– А куда ты лез? Вверх или вниз?
– Вниз, – ответил я.
– Что ж, – сказал он, – если вниз, то все в порядке.
– А какая разница? – озадаченно спросил я.
– Огромная, черт возьми, разница, – ответил он. – Мы все, кроме него, – он указал на толстяка, – живем ниже, и мы все женаты.
– Пусть тебе это будет уроком, незнакомец, – сказал грустный. – Не верь женщине в отсутствие мужчины.
– Это мысль, достойная выпивки, – заметил долговязый. – Джеймс, Билл, разливайте.
В этот момент я понял, насколько нелепо выгляжу.
– Джентльмены, – сказал я, – могу назвать вам свое имя и сообщить личные данные, которые вы, если необходимо, проверите по телефону. Признаю, мне бы не хотелось этого делать. Но если вы позволите мне покинуть это место, уверяю вас, вы не станете соучастниками ни адюльтера, ни ограбления, ни иного нарушения законов общества и морали. Однако правду говорить вам бессмысленно, потому что вы все равно не поверите мне.
– Как часто я слышал раньше подобные заявления о невиновности, – ответил на это долговязый. – И именно эти же слова. Стой, где стоишь, незнакомец, и пусть присяжные решают. Джентльмены, осмотрим же место преступления.
Они вышли на террасу, изучили перевернутый горшок с растением, окинули взглядом фасад здания и вернулись. Затем с любопытством уставились на меня.
– Либо у него стальные нервы, если он пошел на это, чтобы спасти репутацию леди, – сказал долговязый, – либо ее папочка буквально страшнее смерти.
– Есть способ узнать, насколько у него стальные нервы, – заметил с обреченностью в голосе грустный – тот, кого назвали Джеймсом. – Пусть он сыграет пару раундов с этим чертовым толстым пиратом.
– Я не сяду играть с человеком, который носит свои туфли на шее, – возмущенно возразил толстяк Билл.
– Верное замечание, Билл, – кивнул долговязый. – За это стоит выпить.
И они немедленно выпили.
Я надел туфли и сразу почувствовал себя лучше – подальше от древнего Иса и мадемуазель Дахут. Я сказал:
– Под этой изорванной рубашкой бьется бесстрашное сердце. Я в игре.
– Достойно сказано, – отозвался долговязый. – Джентльмены, выпьем с незнакомцем.
Мы выпили. Да, мне это было нужно.
– Я играю на пару носков, чистую рубашку, плащ, шляпу и свободный выход отсюда.
– А мы играем на деньги, – сказал грустный. – И если ты проиграешь – выбираешься сам и в той одежде, что на тебе.
– Честно, – согласился я.
Долговязый написал что-то на фишке и показал мне, прежде чем добавить в пул. «Носок», – прочел я.
Другие так же пометили фишки, и игра началась. Я выигрывал и проигрывал. Мы пили и разговаривали. Наконец к четырем часам я выиграл одежду. Одежда Билла оказалась мне велика, но другие принесли то, что мне было нужно.
Меня провели вниз и усадили в такси. Они даже зажали руками уши, чтобы не слышать, как я сообщаю водителю адрес. Похоже, мне попалась четверка славных парней.
Когда я раздевался в гостинице Сообщества, из моих карманов высыпались фишки. На них было написано: «половина рубашки», «штаны», «одна штанина», «половина шляпы» и так далее. Пошатываясь, я добрался до кровати. Я успел позабыть об Исе и Дахут и во сне не вспомнил о них.
Глава 11
Сувенир Дахут
Проснулся я около полудня. Теперь я уже чувствовал себя иначе: все тело болело, и пришлось предпринять три попытки подняться из кровати, прежде чем я поборол головокружение. Воспоминания о мадемуазель Дахут и о городе Ис были еще свежи во мне, но в них чувствовался привкус кошмара. Например, бегство из ее «башни». Почему я не остался, почему не вышел в дверь? Я ведь не Иосиф, спасавшийся бегством от жены Потифара. Я знал, что я не Иосиф. Не то чтобы мое бегство вызывало во мне угрызения совести, но факт оставался фактом: я повел себя недостойно. И всякий раз, когда я встречался с Дахут, – за исключением разве что ситуации в Исе, – она брала надо мной верх. И это больно било по моей гордости, ввергая меня в ярость.
Черт побери, правда была в том, что я сбежал в ужасе. Я подвел Билла. Я подвел Хелену. В этот момент я ненавидел Дахут не меньше, чем владыка Карнака.
Позавтракав, я позвонил Биллу. Трубку взяла Хелена.
– Ах, дорогой, ты, должно быть, провел в пути всю ночь, раз оказался дома так рано утром, – язвительно заявила она. – Где же ты был?
Я все еще злился.
– В трех милях отсюда. И пять тысяч лет тому назад.
– Как интересно. – Ее голос сочился ядом. – И не один, безусловно.
«Черт бы побрал всех женщин!» – подумал я.
– Где Билл?
– Дорогой, я слышу вину в твоем голосе, – проворковала Хелена. – Ты ведь был не один, верно?
– Нет. И путешествие мне не понравилось. Если ты имеешь в виду то же, что и я, то да, я виноват. Это мне тоже не нравится.
На этот раз в голосе Хелены прозвучало искреннее беспокойство. И страх.
– Ты серьезно? Когда ты сказал, что бы в трех милях отсюда и пять тысяч лет тому назад?
– Да.
Она помолчала.
– Ты был с Дахут?
– Да.
– Проклятая ведьма! – в ярости воскликнула Хелена. – Ох, ну почему ты не пришел ко мне? Я бы защитила тебя.
– Может быть. Но ты не могла бы оберегать меня каждую ночь. Рано или поздно это случилось бы, Хелена. Не знаю, почему я так уверен, но знаю, что это правда.
И вдруг мне вспомнилась моя мысль о том, что это зло я вкушал когда-то – давно, давно, давно – и должен вкусить вновь. Я знал, что это правда.