Битва за хлеб. От продразверстки до коллективизации - читать онлайн книгу. Автор: Елена Прудникова cтр.№ 93

Теперь от лукавого «среднестатистического» подхода перейдем к структурной конкретике. Естественно, село было неоднородно. В нем существовали все те же группы: кулак, бедняк, середняк, по-прежнему трудно определимые. Руководство страны играло терминами, желая показать, что крестьянин все же живет лучше, чем «при царе», что не все так безысходно. Если раньше граница между бедняком и середняком была размыта и нечетка, то теперь ее и вовсе не стало, ибо что понимало большевистское правительство под середняком – тайна великая. Проще было с бедняками, поскольку тут существовали абсолютные критерии.

Самая горькая нищета – это двор без рабочего скота. По разным данным, таких в СССР имелось от 31 до 37 %. Как ни странно, выборочные обследования по Северо-Западу показывают меньшее число – 23,5 %. В Сибири еще меньшее – 12,6 %, но это-то как раз неудивительно. В РСФСР в 1926–1927 годах насчитывалось 30,6 % безлошадных хозяйств и 31,6 % – не имевших пахотных орудий. Примерно столько же, сколько и в царской России.

Размер посева – тоже один из главнейших показателей. По данным видного экономиста Н.Д. Кондратьева, в 1926 году в РСФСР насчитывалось 36,5 % хозяйств с посевом до 2 дес., и 34, 7 % – с посевом 2–4 дес. То есть примерно 70 % хозяйств имело среднестатистический или меньший надел. На одну же душу крестьянского населения приходилось 0,7 дес. посева, что еще меньше, чем до революции.

Правда, большевики упорно говорили об «осереднячивании» деревни, но это просто игра терминами. Конечно, они не могли, да и не имели права открыто признать, что после революции народ живет хуже, – умные поймут правильно, но много ли умных? Однако ведь имелись же под этими заявлениями какие-то конкретные основания. Сталин оценивал количество бедняцких хозяйств в 35 % – по каким критериям, что он имел в виду?

Если посчитать совпадение числа бедняцких хозяйств с числом безлошадных не просто совпадением, то, скорее всего, Сталин полагал бедняками тех крестьян, которые не могли вести самостоятельное хозяйство. Именно безлошадные дворы, как правило, не имели инвентаря, у них же были самые маленькие наделы – все эти показатели как раз и крутятся вокруг 35 %.

Но и внутри этой категории бедняков существовала группа хозяйств беднейших. Уже в августе 1923 года на Политбюро, во время обсуждения налоговых вопросов, прозвучало предложение: беднейшие хозяйства от уплаты налога освободить. Какие именно?

«Брюханов. Декрет РСФСР предусматривал освобождение от налога бесскотных хозяйств, при урожае до 45 пуд. с десятины, полностью в том случае, если они обеспечены землей до одной четверти десятины на едока, а при низшей урожайности до 35 пуд. и в случаях обеспеченности землей до полудесятины на едока… Я предлагаю общим декретом по всему Союзу освободить от уплаты единого сельскохозяйственного налога все крестьянские хозяйства, обеспеченность коих облагаемой землей определяется не более полудесятины на едока, а также те из крестьянских хозяйств с обеспеченностью до трех четвертей десятины, кои не имеют скота… по моим расчетам, это… если брать среднюю для всего Союза, даст освобождение 18,81 % всех хозяйств.

Рыков. А насколько это уменьшит налог?

Брюханов…Я предполагаю, что это даст уменьшение поступления налога с 575 до 562–563 млн, т. е. реально уменьшение будет примерно на 12 млн пудов… Распределение этой скидки по районам, конечно, будет неравномерное. В некоторых районах, в Крыму например, это даст 28 % всех хозяйств… эта льгота даст большое освобождение по Белоруссии; это даст свыше 25 % освобождения по Сибири и Киргизии, наиболее нуждающихся в помощи».

Получается, что 19 % крестьянских хозяйств собирали зерна едва на пропитание и, при поземельном обложении, платили всего 2 % налога, т. е. они работали исключительно на собственное полуголодное прокормление, не давая стране ничего. Но самое удивительное – это процент освобожденных хозяйств по Сибири. Мы привыкли думать, что Сибирь была краем зажиточных крестьян – вот тебе, бабушка, и хлеборобы… При этом ведь продразверстка в Сибири, в отличие от Европейской России, проводилась всего один сезон. Если отсутствие скота еще можно списать на войну – то откуда там малоземелье?

…Чтобы стать самостоятельным, хозяйству надо было иметь хотя бы 4–5 десятин посева, одну лошадь, одну-две коровы, необходимый сельхозинвентарь и 1–2 работников. По оценке И. Климина, таких было около 40–45 % всех хозяйств. Так что как ни крути, как ни играй статистикой, а 75–80 % крестьянских хозяйств СССР имели не больше 5 десятин посева и не больше одной лошади, как и в 1917 году. Таков был итог послевоенного «возрождения» деревни. С чего начали, к тому и пришли, минус помещики, то есть уже совершенная Киевская Русь.

* * *

Еще одна распространенная легенда, перекочевавшая из крестьянских писем 20-х годов в СМИ 90-х – это легенда о «бедняках-лодырях». Мол, если человек умел и хотел работать, он был зажиточным, а бедняки – сплошь лодыри и неумехи. А как на самом деле?

По опросам одной из волостей Пензенской губернии выяснилось, что основной проблемой бедных дворов было отсутствие или слабосильность работника – в хозяйстве нужны не только крепкая лошадь, но и крепкий мужик, иначе много не наработаешь. 16–26 % бедных крестьянских хозяйств образовалось по причине раздела большой семьи, в результате которого появлялся двор с одним работником и большим числом едоков (пока еще дети вырастут!); 14–38 % – из-за отсутствия работника; 20–60 % дали стихийные бедствия, в основном пожары (такой разброс в цифрах происходит оттого, что пожары в деревнях редко ограничиваются одним двором); 10 % – по причине ухода работника в Красную Армию; столько же – по болезни кормильца; и всего 8 % представляли собой хронические неудачники, собственно «лодыри», как называли их крестьяне. Из них только отсутствие работника может быть связано с войной, остальные пункты – постоянные факторы. Одни неимоверными усилиями выбивались из бедноты в середняки; другие по разным причинам: пожар, болезнь или смерть кормильца, павшая лошадь – туда погружались, обеспечивая постоянный обмен внутри 80 %-ной группы, которая на самом-то деле вся была бедняцкой, и только агитпроп не позволял признать ее таковой.

Но если бы проблема была только в маломощности хозяйства – это был бы рай!

* * *

Иван Климин (и он в этом мнении не одинок) утверждает, что причина отставания аграрного сектора вовсе не в размерах и что даже самое мелкое крестьянское хозяйство может быть продуктивным. В пример он приводит Данию, где в тех же 20-х годах «наиболее типичным хозяйством было с 6 дес. земли, имеющее 3 лошади, 4 дойных коровы, 2 быка, 4 свиньи, куры, с урожайностью ржи 180–190 пудов с дес.; ячменя и овса – 220–240 пудов. Таких результатов датские сельчане добивались благодаря интенсификации хозяйства и помощи со стороны правительства, которое предоставляло им с 1899 г. ссуды».

Пример хорош, ничего не скажешь. Так оно и есть. Вот только европейские хозяйства вступили на интенсивный путь далеко не в 1899 году, а гораздо раньше. Технологическое отставание русского крестьянина от европейского отмечалось уже в середине XVIII века. Сперва дурную шутку с российской экономикой сыграли огромные размеры страны – легче было увеличить запашку, чем ухаживать за землей, – а потом установившееся в XVIII веке рабство и унаследованный от Франции сословный принцип с его знаменитым: «После нас хоть потоп». И в то время, когда западные хозяйства вовсю шли по интенсивному пути, российский аграрный сектор топтался на месте, постепенно доедая отпущенный России Богом территориальный ресурс. Усилия и средства, не вложенные своевременно в развитие сельского хозяйства, спустя 200 лет обернулись чудовищным отставанием по всем показателям, но в первую очередь в культуре земледелия. В России сия «антикультура» имела три составляющих: плохую обработку земли, архаичность технологий и чудовищную истощенность почв.