Жили-были-видели… - читать онлайн книгу. Автор: Леонид Чачко cтр.№ 17

Юра явно был человек не очень богатый, окружение его – тоже, поэтому сооружение дачи происходило методом народной стройки и продолжалось все время, пока дача стояла, то есть пока ее не сожгли в 81-м году ревностные, но тайные «охранители». Полезным трудом занимались на Киселевке все, кто не ленился, и свозили на нее при случае все, что могли доставить, – от антикварной мебели до простых досок (дерево ценилось в безлесом Крыму). Однажды я, собираясь в мае на Карадаг, позвонил Юре и по его просьбе провез собой в пассажирском поезде партию досок и принял под свою команду компанию хипповой молодежи для доставки того и другого на Киселевку.

Из московских моих друзей бывали на Киселевке художник Борух Штейнберг и поэт и художник Алексей Хвостенко (Хвост). Следуя своим экспериментаторским наклонностям, как-то затащил я туда из Дома творчества Литфонда человека совсем другого «караса» – тонкого и образованного литературоведа Льва Шубина, – и ему, на удивление, очень там понравилось. По-моему, в тот вечер был концерт аутентичной лютневой музыки.

Обитатели и гости Киселевки ходили на экскурсии в горы, купались в море. Обыкновенно выкатывался из гаража Юрин драндулет – инвалидная мотоколяска, на нее наваливалось человек восемь, и они с гиканьем, криками и автомобильными гудками неслись вокруг холма к морю. Юра, несмотря на увечье, прекрасно плавал и даже нырял. Он был в приятельских отношениях с горноспасателями и рыбаками.

Однажды, дело было поздним дождливым вечером, я сидел на Киселевке в компании друзей. Вдруг в дом вбежала, запыхавшись, знакомая девушка-одесситка и сообщила, что в горах, на перевале, свалился с обрыва человек, нужна помощь. Юра мгновенно включился в организацию спасательных работ. Один из гостей побежал на пристань, где была рация, и вызвал на помощь наряд пограничников. Я еще с одним из гостей покрепче бросился на перевал. Когда мы подбежали к месту происшествия, туда уже подъехал уазик с пограничниками. Спустились с тропы, подобрали пострадавшего – это оказался мой приятель одессит Ренчик. Он шел под дождем по тропе с тяжелым рюкзаком, поскользнулся, упал и сломал ногу. Усадили парня к пограничникам в машину и отвезли в Феодосию, в военный госпиталь, где ему тут же сделали операцию (правда, как оказалось, неудачно, пришлось потом переделывать). На другой день, по очень разумному пожеланию Ренчика, отказавшегося от госпитализации в местной больнице, нас с ним пристроили в санитарную машину и со скоростью 140 километров в час отвезли в Симферополь, прямо к трапу отлетающего в Одессу самолета. Недовольные задержкой рейса, пассажиры вынуждены были замолчать, когда в самолет внесли носилки с раненым и поставили их в проходе. В общем, спасательная операция прошла блестяще и без всяких денег (которых у нас, правда, тогда и не было).

Киселевка располагалась высоко над Коктебелем, на верхушке холма, закрывающего поселок от моря. Выше дома стоял только Юрин полуоткрытый туалет (с видом на поселок). Вид на это дощатое заведение из окон фешенебельных коктебельских дач очень раздражал их обитателей. Частенько, когда объявлялась очередная охота на ведьм, по гребню холма вокруг туалета шныряли молодые люди послепризывного возраста, вооруженные мощной оптикой, и старались сфотографировать обитателей дачи (такая же суета происходила в Москве в Спасоглинищевском переулке, около хоральной синагоги, когда во время еврейских праздников там собиралась интернациональная толпа студенческой молодежи и пела и плясала фрейлахс).

Настоящих диссидентов, то есть людей, вступавших в прямое столкновение с советской властью (Софьей Власьевной, как тогда говорили) и с ее передовым отрядом – ГБ, среди нас было немного. Но мы уже не могли глотать то несвежее пропагандистское варево, которым нас кормил официоз, не могли не замечать, что в мире много настоящей, честной, красивой литературы, музыки, что историю двадцатого века нам приходится изучать наново, поверяя все, что мы слышим и узнаем, скепсисом и недоверием. Из рук в руки передавались книжки Оруэлла, Замятина, Платонова. С риском обрести неприятности перепечатывали на машинке, перефотографировали, распечатывали на принтере запрещенные книжки. Мое поколение «по капле выдавливало из себя раба». Надеюсь, в какой-то мере успешно.

После окончания института по распределению я попал на предприятие, о котором мечтал со школьных лет – ЦАГИ, Центральный аэрогидродинамический институт имени Жуковского. Ветряной двигатель, установленный на крыше лаборатории этого института и хорошо видный из окна нашей комнаты, был для меня символом всего, чем единственно и стоит заниматься в жизни, – высокой науки, авиации и военно-морского флота. Когда стало очевидно, что я не буду моряком или летчиком, а стало это очевидно где-то к восьмому классу – я понял, что служить в армии и флоте мне не хочется, – остался один достойный путь: стать инженером или физиком, создавать новые, головоломно сложные и красивые механизмы, чтобы «преодолеть пространство и простор». Инженером я стал, но распределение свое в ЦАГИ выиграл в карты, в преферанс…

Как я уже рассказывал, в мое время в институтах процветала картежная игра. Играли в пустых аудиториях, заложив стулом дверь, в преферанс, на деньги – на небольшие (по копеечке за вист) и на приличные (по две копеечки). Высшая лига собиралась в комитете комсомола или в институтском общежитии, и там играли по пять и по десять копеек за вист – при таких ставках в случае проигрыша моей повышенной стипендии точно бы не хватило.

Как-то к концу учебы, на пятом уже курсе, собрались мы вчетвером в чертежке и решили расписать пулю, а для удобства душевного предложено было нашим товарищем с факультета двигателестроения Володькой Шипиловым поехать к нему домой, благо родители его – очень крупные шишки – были в длительной заграничной командировке, и Володька жил один.

Этот Володька, получая от родителей вполне достаточное месячное содержание, профукивал деньги в первые же дни и оставшееся до следующей получки время выкручивался как мог, иногда и голодая. Для пропитания ловил у себя на балконе на удочку голубей и играл напропалую во все игры, какие только были. При такой жизни, разумеется, он играть умел и старался не проигрывать, но на этот раз ему фатально не везло – выигрывал в основном я, и выиграл крупно, а Володька продулся основательно. Зная, в каких обстоятельствах он существует, я наотрез отказался брать выигрыш и долг ему простил, как он ни отказывался (я жил в семье, и эти деньги были для меня не критичны). Напоследок, прощаясь, Володька спросил меня, куда бы я хотел распределиться. Желая свести дело к шутке, я ответил: «В ЦАГИ» (ЦАГИ был не профильной для нашего института организацией, нас ждали КБ и заводы). На что Володька серьезно ответил: «Ну, будешь!»

Окончилась учеба, защитили мы дипломные проекты, пришла в институт разнарядка на распределение от предприятий. По установившейся традиции право распределяться предоставлялось выпускникам в порядке успеваемости, и я шел в списке вторым. Первый – Боб Карпусенко – заранее знал, что распределится в КБ Туполева – самое престижное и высокооплачиваемое место, которое он и получил по праву, а мне совершенно неожиданно досталась вдруг затесавшаяся в список заявка из московского филиала ЦАГИ! К этому времени обещание Шипилова уже вылетело у меня из головы, и я приписал произошедшее счастливой случайности, но на вечере встречи выпускников ко мне подошел Володька и спросил, удовлетворен ли я распределением и считаю ли, что он расквитался за проигрыш…