– Ты сердишься на меня? – спросила гостья и примирительно улыбнулась.
Джулиано молчал, потому что всё сколько-нибудь важное, что он мог ей сказать, уже давно было сказано, но Утта, как видно, этого не понимала и, не дождавшись ответа, начала оправдываться за своё незваное появление:
– Я хотела вернуть тебе ту вещь, которую ты забыл.
Она извлекла из кармана передника сложенный белый платок и положила прямо на рисунок с цитаделью.
Джулиано узнал свой платок, в котором несколько дней назад принёс Утте птичий череп, но теперь этот платок как будто стал белее. Возможно, его постирали.
– А где содержимое? – спросил юноша. – Выбросила?
– Нет, что ты, – помотала головой Утта. – Это теперь моя драгоценность.
– Выходит, ты веришь, что Дракула не казнил ворона?
– Не всё ли тебе равно, во что я верю? – уклончиво ответила дочка трактирщика, а флорентиец хотел ей возразить, но тут заметил, что она с самого начала беседы ни разу не назвала его господином.
Ни разу! Это явно что-то означало, поэтому юноша решил пока не спорить. Он взял платок, сунул за пазуху и продолжил рисовать, а Утта снова спросила:
– Ты сердишься на меня?
«Наверное, ей не даёт покоя то обстоятельство, что она потеряла надо мной всякую власть», – подумал Джулиано и, тяжело вздохнув, сказал:
– Послушай, Утта… Зачем ты тут сидишь? Лучше иди по своим делам, а то твой отец увидит нас рядом, и ему это не понравится.
– Раньше ты не очень-то боялся моего отца, когда среди бела дня повёл меня в сенной сарай, – лукаво заметила дочка трактирщика.
– Я не знаю, что на меня тогда нашло, – спокойно ответил флорентиец, – но теперь я раскаиваюсь в своём поступке.
– Не сердись, – попросила Утта и, обняв своего недавнего воздыхателя, который теперь не желал продолжать ухаживания, положила голову ему на плечо.
Джулиано вздрогнул от неожиданности, а затем попытался высвободиться, потому что не верил в то, что Утта способна зайти далеко, а невинные объятия и пара поцелуев были ему не нужны. Меньше всего хотелось вновь становиться мечтателем, у которого в папке для набросков лишь пустые листы.
– Ну что ты? – начала цепляться за него Утта и добавила вкрадчиво. – Я хочу вручить тебе твою награду. Я думаю, что ты достоин.
– А, по-моему, ты хочешь посмеяться надо мной, – ответил флорентиец.
– Вот что, – тихо сказала дочка трактирщика. – Ночью, когда все уснут, приходи к погребу.
Джулиано вдруг почему-то вспомнил, как в первое утро по приезде в Вышеград рассматривал двери упомянутого погреба, вырытого в холме, и прикидывал, не удастся ли стащить оттуда чего съестного. Теперь же эта рукотворная пещера, горизонтально уходящая в глубь земли на полсотни шагов, представилась очень явственно – стены, своды и пол выложены кирпичом, вдоль одной стены, наверное, стоят винные бочки, а вдоль другой расположено множество деревянных полок, на которых лежит съестное – сыры, копчёное мясо. О! Это представлялось даже более заманчивым, чем объятия красавицы, но пока что речь о еде не шла – только о любви.
– Прийти к погребу? – переспросил юноша, но не потому, что не понимал, куда клонит Утта, а потому, что хотелось ясности вместо туманных надежд и мечтаний. – А зачем?
– Затем, – огрызнулась Утта и уже мягче добавила: – Погреб лучше, чем сенной сарай. Пусть в погребе холодно, но зато мы сможем зажечь там свет, который никто с улицы не увидит, да и шум на улицу не просочится, а в сенном сарае сено так громко шуршит, что если кто-то среди ночи выйдет во двор, то сразу заподозрит неладное.
«А может, в погребе Утта совсем расщедрится, и я смогу ещё и наесться как следует? – подумал Джулиано. – Угощала же меня жена моего столичного приятеля, с которым я играл в шашки».
– А, прелестница, ты, оказывается, не такая жестокосердная, как я думал, – проговорил флорентиец и, уронив папку с колен, но не выпуская из руки грифель, который иначе потерялся бы в дровах, сам обнял дочку трактирщика.
Утта поначалу обрадовалась, но через несколько мгновений начала выкручиваться:
– Перестань, – сказала она. – Перестань. Не сейчас. Нас отец увидит. Если не прекратишь, я передумаю. Перестань.
* * *
В начале августа к государю Владу прибыл гонец от Матьяша, сообщивший, что Его Величество со своей армией выступил из венгерской столицы и направляется в Сегед.
– В Сегед? – переспросил князь, думая, что ослышался, но в бумаге, которую вручил вестник, говорилось то же – Матьяш движется в Сегед, то есть вовсе не в Румынию, а на границу с сербскими землями, которые три года назад были захвачены турками.
Вестник не был послом, поэтому разговаривать с ним дальше Влад не стал и отпустил восвояси. Ответное письмо тоже не стал передавать, потому что те слова, которые просились на бумагу, королю бы не понравились. «Может, мой дражайший кузен Матьяш заблудился? – едва сдерживаясь, чтобы не произнести это вслух, спросил себя румынский государь. – Может, мне надо отправить к нему моих людей, чтобы показали верную дорогу?»
Старый письмоводитель по имени Раду Фарма, за которым Влад послал сразу же, как получил весть о прибытии гонца, вошёл в комнату.
– Прочти, что там написано, – как можно спокойнее произнёс Влад, протягивая распечатанное письмо. – Я разобрал лишь малую часть.
Движение в сторону Сегеда можно было бы понять, если б Его Величество хотел отвоевать у султана сербские земли, но венгерский монарх совсем не имел такого намерения, а просто желал предотвратить нападение на Белград. Об опасениях короля по поводу Белграда сообщил письмоводитель, когда дочитал послание.
– Где это написано? – всё так же спокойно спросил князь.
– Вот, – сказал Раду Фарма. Он робко приблизился, протянул письмо и ткнул дрожащим пальцем в строчку.
Письмоводитель знал своего государя слишком хорошо, поэтому, несмотря на все усилия, которые предпринимал Влад, чтобы обуздать в себе нарастающий гнев, старый слуга видел, что творится, и внутренне съёжился.
В письме и правда было написано латинскими буквами – Нандорфехервар. Так венгры называли этот город. «С чего бы туркам нападать на Белград, когда они здесь, в моей земле? В моей земле! В моей! Почему Матьяш пишет какую-то глупость? – подумал князь, швырнув бумагу, снова оказавшуюся у него в руках, на пол, чтобы не порвать её в клочья. – У меня в стране находится несколько десятков тысяч турок! Мой кузен забыл от этом? Почему он не боится, что они нападут на южную границу Трансильвании, до которой им идти гораздо ближе, чем до Белграда? Очевидно, Матьяш просто не хочет воевать и ищет отговорки!»
В комнату вошёл Войко, поклонился:
– Господин, до меня дошёл слух, что тебе доставили письмо от Матьяша.
– Доставили, – небрежно ответил Влад, кивнув на бумагу с королевской печатью, валяющуюся на полу.