Убить колибри - читать онлайн книгу. Автор: Александр Проханов cтр.№ 22

Ольга узнала этот дом, поняла, что стремилась к нему, блуждая в туманных лабиринтах. Из этого дома исходило чудесное притяжение, влекло к себе. В этом доме жил странный человек с синими восторженными глазами, глядящими на нее с обожанием. Там находилась чудотворная икона, и это она посылала ей путеводную звезду из хрупких лучей, что украшала ее малиновое облачение. И Ольге страстно захотелось увидеть этого человека, заглянуть в его обожающие глаза, услышать его сбивчивые повествования, в которых она улавливала не смысл, а небывалую сладость.

Ольга не понимала, как может его сейчас увидеть. Она не помнила номер его квартиры, не знала кодов, открывавших въезд во двор. Но если это было угодно путеводной звезде, что вела ее по Москве, то эта лучистая золотая звезда поможет им встретиться.

Она подъехала к дому со стороны Палашевского переулка. Въезд во двор преграждали ворота. Но ворота, как в сказке, по ее хотению медленно растворялись, из них выезжала машина, и Ольга скользнула между открывшимися створками ворот и оказалась в заснеженном дворе, сплошь уставленном машинами.

Желтели окна на высоких этажах, шумела по другую сторону дома Тверская. Ольга знала, что сейчас увидит его. Волшебная сила, что привела ее к дому, сделает так, что они через минуту увидятся.

Он шел через двор к подъезду, в длинном пальто, в меховой шапке. И когда она встала у него на пути, замер, глаза его в темноте были синие и сияющие, и лицо стало изумленно-счастливым:

– Вы? Я сейчас думал о вас! Представлял вас! Может быть, вы мне мерещитесь?

– Я не привидение, – засмеялась она. – Если вы пригласите меня к себе и угостите чаем, убедитесь, что я не привидение. Привидения не пьют чай!

Путаясь в ключах, он впустил ее в подъезд. Медленный лифт, тягуче вращая колесами, поднимал их на верхний этаж. И пока они возносились, близко от нее, восхищенные, обожающие, синели глаза.

– Вот чай, очень крепкий. Как деготь. Завариваю, когда ночью работаю. Чем еще угостить? – Он радостно суетился, наливал в чашку густую, благоухающую струю чая, подвигал сахар, варенье. – Думал о вас, и вы появились. Как в тот раз! Как чудо!

– Не знаю, как вас снова нашла. Ехала по Москве, плутала. Город какой-то тусклый, замутненный, как зеркало, закрытое крепом. Не узнавала ни улиц, ни домов. Но кто-то меня вел, как будто клубочек катился, и я за ним. И прямо к вашему дому.

Она вдруг испытала счастливую легкость. Ее смущение, страхи, гнетущие наваждения канули. Ей казалось, ее поместили на сверкающий склон, по которому она летит, как в детстве летела на санках, высекая полозьями звон. Не свернуть, не остановить изумительное скольжение, а только счастливо ждать, когда санки взмоют ввысь.

– Это Она вела, – он кивнул на закрытую дверь, туда, где в мастерской находилась икона. – Я молился, чтобы мы снова встретились. Она услышала мою молитву и вас привела.

Ольга испытывала к этому едва знакомому человеку доверие. Она могла ему открыться, могла признаться в своих страхах, сомнениях. Он был похож на нее, был близок, мог ее понять, наградить ответным признанием.

– Был такой тревожный вечер, – сказала она. – Актеры, шуты, богохульники. Один человек, хороший, проживший достойную жизнь, не выдержал, упал от тоски, быть может, умер. Я убежала. Но вот клубочек привел меня к вам.

– В нашу первую встречу у меня было то же. Проснулся среди ночи, тревожно, больно. Она меня разбудила и послала в город. Там какая-то беда, какое-то огромное близкое несчастье. Хотела, чтобы я предотвратил. Я блуждал. Тюрьма, больница, вертеп. На бульваре среди хрустальных деревьев увидел дом.

Показалось, что там несчастье. Смотрел, как за окнами качаются тени. И вдруг вышли вы! Ослепительная! Прекрасная!

Она упивалась его признаниями. Смотрела на худое, почти изможденное лицо, золотую бородку, синие глаза. Ей казалось, что она знает это лицо. Быть может, встречала в толпе, но не решалась подойти. Или видела в картинных галереях, но забыла, кому принадлежали портреты. Он был странный, но родной, небывалый.

– Вам свойственны видения, – сказала она.

– Нет, нет, вы прекрасная. Не только лицо, но и душа! У вас прекрасная душа. Вы мечетесь, страдаете, вокруг вас несчастья. Они, как дым, как лесная гарь. Вы ищете свет. Но вы и есть свет!

У нее сладко кружилась голова. Он угадал ее, она такая, какой он видит ее.

Он странный, быть может, блаженный, но родной.

– Вы меня совсем не знаете.

– Я знаю вас давно, вы были со мной всегда, с самого детства. Когда был ребенок, лежал в жару с ангиной, и был бред, вы являлись, словно из тумана, светящаяся, дивная. Положили свою чудную прохладную руку на мой пылающий лоб. И еще раз, в Испании, в Барселоне, у собора Гауди, вы мелькнули в толпе, вся в бирюзе, в серебре. Я бежал за вами, искал, окликал испанок, спрашивал у них, куда вы ушли. И вот теперь, на бульваре, среди хрустальных деревьев, в волшебной, из прозрачного льда, Москве. Три раза я испытал это чудо. Вас терял. Теперь не потеряю!

Он замолчал, будто испугался. Суеверно прижал к губам пальцы, чтобы неосторожным словом не спугнуть их чудесную близость. И Ольга молчала, будто и ее ослепила бесшумная вспышка.

– Расскажите, как вы работаете. Как реставрируете икону? – попросила она.

– Не я ее реставрирую, а Она меня. Кажется, что это я снимаю с нее копоть, темные пятна, поздние наслоения. Но это Она снимает с меня копоть, темные пятна, черствые, мертвящие наслоения, под которыми вдруг открывается первозданная, верящая, любящая душа. Я припоминаю грехи и проступки, о которых забыл, которые легли темными слоями на душу и мешают ей верить, любить. Недавно я снимал нагар с Ее вишневого облачения, с хрупкой золотой звезды, и вдруг вспомнил, как провинился перед бабушкой. Перед чудесной, божественной, которая с младенчества обожала меня беззаветно. Ее любовь вспоила меня, наделила всем добрым и светлым, уберегла от тьмы. Бабушка уже умирала, доживала последние дни. Теряла сознание, бредила, ее мучили страшные видения. Однажды утром она очнулась, попросила меня: «Посиди со мной». Но я торопился, открывалась выставка моего друга, я должен был выступить на вернисаже. Потом фуршет, суета, празднословья. Вернулся домой, а бабушка уже отходит. Над ней уже смыкается мрак. «Бабушка, ты видишь меня?» – «Люблю тебя», – были ее последние слова. Я вспомнил мой грех, корил себя за то, что не провел с ней рядом ее последний день. У меня под руками загорелась чудная звезда Богородицы. И я понял, что прощен, бабушка видит и прощает меня.

Ольга смотрела на близкое лицо, окруженное золотистой бородкой, как светлым окладом. В его синих глазах стояли слезы. И Ольга вдруг поняла, как он дорог ей, как беззащитен и нуждается в ее женской близости, как неизбежна и восхитительна их встреча.

– Наверное, я кажусь вам странным. Немудрено. Я ни с кем не общаюсь, отвык от людей. Не выхожу из дома, только за хлебом. Не вижусь с друзьями, хотя их прежде было в избытке. Не нуждаюсь в путешествиях, хотя раньше колесил по всему свету. У меня случаются минуты, когда икона, словно врата, растворяется передо мной. В ней открывается глубина, бесконечная даль, и я погружаюсь в эту даль. Там дивные озера, голубые леса, холмы, озаренные немеркнущим солнцем. Я иду среди цветущих трав, перебредаю студеные ручьи. И Она идет передо мной босиком среди колокольчиков и ромашек, и я готов идти за ней на край света. Летняя красота сменяется осенней. Леса, как золотые иконостасы, под синей тучей – клин курлыкающих журавлей, лесные дороги в красных листьях осины, последняя ягодка малины с повисшей на ней каплей дождя. И такая любовь и печаль, такое русское благоговение перед любимой землей. Она ведет меня по жнивью, далеко на бугре темнеют деревенские избы. И серебряные метели, блеск белого солнца на бескрайних равнинах, и Она, вся в солнечных радугах, осыпанная серебром, оглядывается на меня своим дивным лицом. Мы идем к сиреневым далеким опушкам, где цветут золотые ивы, земля в синих подснежниках, в вершинах берез такая лазурь, что пьешь ее, не напьешься. И Она ступает впереди, держа веточку с клейкими листьями, и на плече у Нее неумолчно поет весенняя птица. Зачем мне выходить из дома, если в моем доме открыты врата в русский рай, и я странствую среди райской России, следую за ее легкими стопами?