Я представлял об этом так. Материя, несущая имманентно законы своего развития, включает в себя человека только как уровень определенного плана бытия. Как попытку преобразования себя в новом масштабе совершенства. Посмотрите сами, человеку разумному доступно то, что все же не может осуществить лишенная самосознания природа, хотя бы обладающая грандиозными неподвластными нам силами, которые мы по глупости именуем стихийными. Не в мощи тут дело, но в ступени организации материи. Мы как бы задаем материи иные рамки и более высокую точность этой самой организации. Делаем то, что без разума материя не может делать далее. Для этого она и произвела из себя человека. Знающего, что совершенство достижимо – а как же материи не знать это о самой себе? Но пока не сознающего, что это совершенство из себя представляет. Потому что на данном этапе развития это не нужно. Мы исполняем свою часть плана, иные существа, вероятно, уже с коллективным, а не индивидуальным сознанием, переведут процесс на следующий виток, по естественным законам непрерывной эволюции своей материальной структуры. Пока, в конченом итоге самосознание и власть материи над самой собой не выйдет абсолютно полной – это и есть настоящее бессмертие. Мы, как составное материи, замираем от ужаса, что оно, бессмертие, вдруг не существует, этот ужас гонит нас вперед, являясь по существу, не более, как инструментом действия, противовесом застоя и энтропии. Полное сознание живой материи, динамически равновесное, реализованное во времени и это время отменившее, оно и есть разрешенное противоречие, нечто неизвестное, потому что, это уже вовсе нечеловеческая категория. В иных понятиях и величинах, если вообще будут приемлемы и к ней применимы понятия и величины.
Теперь обратимся к душе. Соответствий ищи всегда в природе, а не в бегстве от нее. (Теперь я думаю: ой, не Мотины ли слова я прозревал?) Ее, то есть душу, вишь ли, нельзя ощутить в материальном воплощении – потрогать в пространстве и плюнуть внутрь в буквальном смысле. Но того, чего нельзя ощутить в материи, того и не существует по определению. Ибо все категории существования материальны. Именно, потому, что ощутимы, телесно или мыслительным путем, безразлично. Точно так же и душа человека, которого мы видим, слышим, постигаем как личность, терпим от него и заставляем его терпеть от нас. Выходит, душа – это неизвестный пока род поля. Подобно электромагнитному, гравитационному, или ядерных взаимодействий. Потому что и душа проявляется лишь во взаимодействии кого-то с чем-то, или кого-то с кем-то. Умер человек, выключилось поле. Не исчезло, именно, выключилось. На время и до поры, потому что материя не прилагает к своим частям понятия «навсегда». Навсегда только она сама, а вместе с ней и мы, в том или ином состоянии своего развития. В котором жизнь и смерть лишь полюсы, равновеликие плюс и минус, составные части единообразного циклического процесса. Поставьте знак равенства между словесными смыслами «духа» и «энергии», и вот вам ответ. Беда в том, что испокон веков лукаво мудрствующее человечество привыкло разделять себя на тело и разумную душу, полагая последнюю сильно отличной от первого. И если материя есть основа телесного существования, то, следовательно, у сознательной души должно быть иное, сверхфизическое начало. Забывая о том, что разум – всего лишь инструмент, способ получения необходимого материи результата. Как закон тяготения, своевременно примененный для формирования галактик и звездных систем. Без нарушения принципа сохранения: из пустого ничего не может произойти нечто. Потому что, духовная разумность вовсе не самостоятельная сущность, но всего-навсего структурный рычаг на очередном этапе материального видообразования. И никакого оскорбления «псевдо» духовному человеку тут нет, как раз наоборот. Будучи материальны, мы сами сможем стать в итоге Единым Богом, для себя и в себе, с любыми возможными атрибутами по нашему желанию, сможем творить, воплощать и созидать новые правила бытия, а не поклоняться страшащим нас силам. Которые как это ни смешно, тоже есть мы, как род войск природы. Может, еще пока не маршальский, но уже и не рядовой, чтобы держаться за сотворенных кумиров и идолов. Далее.
Законы, данные якобы от бога: не грабить, не убивать, не лжесвидетельствовать, – вовсе не от бога, но от начального разума, который узрел и упорядочил самого себя. Потому что, осуществление законов, определенных, как моральные, ведет к новой, более совершенной и деятельной организации нас с вами в виде материи, а значит, и конечная цель человечества – в их практической реализации. Другой уровень разума будет ставить другие цели. Опять для нового, более совершенного уровня самоорганизации. Но загадывать столь далеко нам не дано. Дано лишь рано или поздно до этого уровня дойти. Потому что, такова природа материальных вещей. Следовательно, из выше изложенных рассуждений, – и всего сущего. Которое разделять на земное и небесное может только невежественная путаница в голове.
Вы, конечно, спросите. Причем здесь Лампасова? В том-то и дело, что она была не причем. Настолько, что я совсем не принимал ее намерений в расчет. Может, когда-нибудь. Когда она захочет увидеть во мне меня, а не случайного подходящего кандидата в зависимые мужья. Когда я увижу сам себя, не в отражениях и рефлексиях, но в реальном пространстве действий и свершений, которые я хотел бы именно осуществить, или хотя бы попытаться. Найти свое место в мире – это не пустые слова. Пусть и затертые до канцелярского унылого лоска, будто рукава у младшего присутственного писаря. Потому что человек, он еще и тело объемно-физическое, оттого затворничество в «монастыре собственного духа» отнюдь не решение проблемы предела существования. Хотя, безусловно, и запасной, удобный выход для слабых как раз-таки духом. И выход этот не ведет никуда. Ибо человек есть тварь изначально коллективная, и совсем уж неверно распределение, когда одни трудятся для грядущего совершенства, а другие молятся за них, или, что еще хуже, за одних лишь себя. Молятся – в смысле пестуют спекулятивные абстракции или, вовсе уж крайний случай, личные внутренние переживания, оправданные мистическими прозрениями «высшего бытия», иначе попросту периодами острого психоза.
Я рассказал вам, какой я был тогда. И здесь поставлю на время точку. В чем я изменился, и в чем остался прежним, и где пролегли мои дальнейшие пути-дороги, в следующий раз. Об обещанных причинах и следствиях – судите сами. Любимое мое напутственное выражение.
* * *
Время близилось к заветным десяти-ноль-ноль. Я определил это, попросту задрав голову кверху, к башенным часам главного здания университета. В сгущающихся сумерках циферблат видно было плохо, но уж на что – на что, а на зрение я никогда не жаловался. Настала пора, и я тихим странником поплелся к памятнику российского гения, так и не пожелавшего, согласно широко известной песенке, открыть на проспекте своего имени пивную. Расплывающийся его силуэт, как сгусток черной материи, словно бы грозил мне издалека: ишь ты, пивка ему захотелось, а палкой, да по загривку? Вот дойдешь, и будет тебе. Если не от меня, то от моего неизвестного заместителя, которому ты неосмотрительно назначил встречу. Мысли эти возникли спонтанно оттого, что я вдруг испугался. Своей собственной затеи. Прежде опасался, ну как не придет? Тревожное опасение это сменилось еще худшим. А ну, как придет заведомый враг мой? Или недруг? И того достаточно. Что я знал об ожидаемом мной «большом человеке»? И что, собственно, знал о нем Александр Васильевич Благоуханный, пославший меня за чудом, как Иванушку, пусть не дурачка, но опрометчивого «нахаленка»?