Превратности судьбы, или Полная самых фантастических приключений жизнь великолепного Пьера Огюстена Карона де Бомарше | Валерий Есенков | страница 185 | LoveRead.ec

На первый раз это неплохой результат. Поблагодарив коменданта, депутация удаляется. Далее свидетельства современников противоречат друг другу. Одни уверяют, что как только делегаты вступили на любезно опущенный для них мост, неорганизованная толпа взревела и ворвалась во внутренний двор. Другие с не меньшей твердостью уверяют, что толпа притащила с собой две пущенки, их поставили на позиции, меткими выстрелами сбили цепи, державшие мост, и толпа с победными кликами ринулась во внутренний двор.

Старый солдат сдержал свое слово. На него нападают – он открывает пальбу. У него удобнейшая позиция, против него беспорядочная, плотно спрессованная толпа. Поразить её вовсе не трудно. Падают раненые, возможно, убитые, впоследствии никто не сможет точно сказать. Толпа откатывается. Безжизненные, истекающие кровью тела подхватывают на руки, тащат к Ратуше, предъявляют Постоянному комитету и требуют решительных действий и пороха.

Что может придумать Постоянный комитет, составленный из мирных лавочников, сапожников, хлебопеков и приходских священников? Ничего он не может придумать, кроме новых переговоров, ведь любому военному человеку понятно, что Бастилию никаким штурмом не взять, а мирные лавочники и аббаты просто-напросто страшатся даже приблизиться к ней. Толпа приходит в неистовство. Приходится принять решение середина на половину. С одной стороны, соглашаются выдать порох. Один из членов Постоянного комитета, аббат, спускается в погреб и чуть не падает в обморок от изумления. Часовой, вдребезги пьяный, с благодушным, прямо-таки умильным лицом раскуривает трубочку, сидя на бочке с порохом.

От ужаса аббат тотчас приходит в себя и требует, чтобы часовой либо покинул помещение, либо немедленно выдал трубку ему, но получает отказ, на том простом основании, что отныне он свободный гражданин в свободной стране и никто не имеет права ему приказать. Уж кому-кому, а служителю Господа известно лучше, чем всем остальным, что свобода придумана дьяволом на смуту и хаос. Он просит трубку именем Господа – тот же ответ. Тогда он, видно, человек большого ума, выкупает смертоносную трубку за три монеты по ливру. Совершив этот подвиг разоружения, аббат совершает второй подвиг, подвиг вооружения, и до самого вечера выдает порох омраченным дьяволом гражданам. Порох без промедления поступает в Бастилию. Там свободные граждане, помраченные дьяволом, открывают беспорядочную стрельбу из разнокалиберных ружей по каменным стенам, толщина которых достигает трех метров.

Тем временем более уравновешенный и благоразумный Постоянный комитет отправляет к коменданту неприступной крепости новую депутацию, с белым флагом и барабаном. Депутация приближается с одной стороны и бьет в барабан. С одной из башен замечают её и дают ответный сигнал. Осажденные прекращают стрельбу. Депутация приближается. Однако с противоположной стороны никакого сигнала не видно. Противоположная сторона продолжает палить, главным образом в небо. Комендант принимает эту пальбу за провокацию и возобновляет огонь. Обстрелянная депутация с белым знаменем и барабаном считает такое поведение коменданта предательством, сворачивает знамя и не солоно хлебавши возвращается в Ратушу.

Возможно, ночь охладила бы этот бессмысленный пыл, но часам к пяти вечера к Бастилии подходят гвардейцы. Ну, это люди военные. Как ни помрачены они дьяволом, они все-таки хорошо знают свое дело. Снова выкатываются пушки. Её меткие выстрелы разбивают цепи другого моста. Толпа врывается в крепость и мчится по всем направлениям, вниз освобождать узников, наверх убивать гарнизон, попутно сокрушая всё на своем пути, в первую очередь громадный тюремный архив, который разлетается по листочку.

Узников оказывается всего семь человек. Их на руках несут к ратуше. Кто-то потрясает письмом, написанным пятьдесят лет назад и злодейски отправленным тогдашним комендантом в архив:

«Если бы для моего утешения и во имя Господа и Святой Троицы монсеньер разрешил мне получить весточку от моей дорогой супруги, хотя бы только её подпись на карточке, чтобы показать, что она жива! Это было бы величайшим утешением, которое я могу получить, и я бы всегда благословлял великодушие монсеньера…»

Защитников крепости почти в двадцать раз больше. Ветераны, большей частью одряхлевшие старики, тотчас сдаются на милость победителей. Трогать их грех, но все-таки трогают, кое-кого из них тащат в Ратушу, неизвестно зачем, по пути двоих или троих вешают на фонарях, тоже неизвестно зачем. Швейцарских наемников собираются растерзать тут же, на верхе Бастилии, но к ним вовремя поспевают гвардейцы, которые ещё вчера были им братьями по оружию, окружают их плотной стеной и тем спасают им жизнь. Кое-кому из наемников удается бежать. Одного из них укрывает в лабиринтах своего дворца Пьер Огюстен.

Остается ещё комендант. Старый солдат не может допустить, чтобы крепость французского короля отдалась неприятелю. С двумя факелами он спускается к пороховому погребу. Возможно, это было бы лучшим решением, без сомнения, для него и, вполне вероятно, для Франции, поскольку мощный взрыв и мгновенная гибель тысяч людей могли бы образумить и впавших в неистовство парижан, и вялодушного короля. Но что-то тут происходит. Не то комендант не решился и передумал, не то кто-то из ветеранов вырвал факелы из его старческих рук. Коменданта хватают, тащат в Ратушу, чтобы судить революционным судом, сразу за воротами начинают бить чем ни попало. Комендант умоляет, чтобы его пристрелили. Его не слушают и не слышат, сбивают с ног, затаптывают на смерть, мертвое тело рвут на куски, так что в Ратушу прибывает одна его окровавленная коса.

Поздней ночью герцог де Лианкур входит в королевскую спальню, будит короля и сообщает, что Бастилия пала. Ещё не придя в себя, заспанный король восклицает:

– Но ведь это мятеж!

Бодрствующий герцог ему возражает:

– Нет сир, это не мятеж. Это революция.

Утром Учредительное собрание тоже приходит в неистовство. Трубит Мирабо, неизвестно о чем. Составляется депутация, которая должна направиться к королю и требовать, пока неизвестно, что именно. В этот момент двери распахиваются, вступает король, объявляет, что войска отводятся от Версаля, так что депутаты могут чувствовать себя в безопасности, и разрешает, даже просит Учредительное собрание адресоваться в Париж и передать там кому следует эту приятную весть.

Мирабо снова трубит. Депутаты вскакивают с мест и сопровождают короля во дворец, держась за руки, чтобы ему не повредила толпа. Придворные музыканты играют что-то чрезвычайно умильное. Королева выходит на балкон с сыном и дочерью и целует их несколько раз. Толпа приходит в ещё большее умиленье, чем королевские музыканты. Королеву, ещё вчера ненавистную и ещё более ненавистную завтра, приветствуют криком:

– Виват!

Депутация Учредительного собрания, в состав которой входит маркиз де Лафайет, мчится в каретах в Париж. Дальше площади Людовика ХV проехать им не дают. Их обступает толпа украшенная трехцветными кокардами и даже знаменами: в них цвет Парижа красный и синий мирно соединяется с белым цветом королевской династии. Депутаты высаживаются. Их ведут к Ратуше сквозь приветствия, рукоплескания и барабанный бой. Произносятся речи, самого возвышенного и самого неопределенного свойства.