Превратности судьбы, или Полная самых фантастических приключений жизнь великолепного Пьера Огюстена Карона де Бомарше | Валерий Есенков | страница 137 | LoveRead.ec

Когда продажный суд в печальные те дни…

Гезман де Тюрн своевременно отправлен в глухую отставку и пребывает в законной безвестности, так что до этой продажной личности никому, естественно, дела нет, кроме простодушного Гюдена де ла Бренельри. Однако прочие продажные судьи, когда-то осудившие Пьера Огюстена на позорную казнь шельмования, благополучно просиживают выносливые скамьи Большого совета. Понятное дело, продажным судьям крайне обидно, что какой-то безвестный поэт их обзывает продажными. Стало быть, поэта под суд! Вы спросите, отчего же поэта, редактор-то что? В том-то и дело, что сволочь-редактор всегда остается в тени, а ответ за его дурацкую деятельность ни с того ни с сего всегда держит самоуправно искаженный пишущий человек.

К счастью, в Париже имеется такое прекрасное место, как замок мальтийских рыцарей Тампль. Усердными молитвами христианнейших рыцарей замок превращен в надежное убежище для всех горемык, которых, беззаконно или законно, преследует неумолимый закон. Дело в замке поставлено так: сиди своей волей у нас, коли такова воля твоя, и тебя уже никто никуда не посадит. Натурально, безвинно пострадавший поэт, не желая повторять печальный опыт своего великого друга, благоразумно укрывается в Тампле, где он может по крайней мере свободно располагать сам собой, в чем и усматривает несомненное благо.

Пьер Огюстен уже ощущает себя вершителем правосудия, пусть не зачисленным в штат. Едва домашние успевают доплести эту историю до конца, как он, разъяренный, в праведном гневе, появляется в Тампле и объявляет свободу ошарашенному Гюдену де ла Бренельри. Однако, представьте, каково его изумление, когда Гюден де ла Бренельри лепечет в ответ какую-то малопонятную дичь, из которой кое-как следует, что безвинно пострадавший поэт не желает покидать своего добровольного заточения, ни под каким видом, и тверже камня на этом стоит.

Пьер Огюстен мигом проводит расследование. Расследованием устанавливается поразительный и вполне достойный комедии факт. Приблизительно в то же самое время суд Шатле, стоящий на страже прав безвинно страдающих кредиторов, способных любого должника задушить ростовщическими процентами, присуждает к заточению в долговую тюрьму мадам де Годвиль, способную, в свою очередь, промотать решительно всё, до чего дотягиваются её прелестные ручки, вооруженные магической ступкой. Нетрудно угадать, что мадам де Годвиль находит благоразумным укрыться за стенами Тампля, где она вольна располагать сама собой по своему усмотрению, что она и умеет делать с неподражаемым мастерством.

В Тампле ей попадает на глаза несчастный поэт, и чертовка очаровывает его, может быть, решив таким способом отомстить его великому другу, так скоро и так бесследно оставившему её, однако ж нельзя исключить, что мадам просто-напросто люто скучает, все-таки в кельях Тампля почти также весело, как в казематах Бастилии.

И вот совершенно потерявший голову Гюден де ла Бренельри, может быть, ещё в первый раз погрузившийся в омут столь невероятных, немыслимых наслаждений, лепечет с бледной улыбкой и с подозрительным блеском в глазах:

– У неё я нашел приют и провел время так прелестно, как никогда ещё не проводил человек, подвергнутый несчастью преследованья!

В общем, Пьер Огюстен понимает его, поскольку тоже имел случай прелестно проводить время с той же пикантной особой. Тем не менее он пытается его урезонить, ставя поэту на вид, что такого рода времяпрепровожденье все-таки быстро наскучивает, и слышит в ответ:

– Мы хохотали до слез, когда вспоминали, что нашей встречей мы обязаны постановлениям суда Шатле и Большого совета!

Ясное дело, бедный поэт безнадежен, у бедного поэта что-то вроде белой горячки, и Пьер Огюстен чуть не силой выводит его из убежища, полагая резонно, что хохотать по этому поводу можно и дома. Затеи, кое-как поладив с безумно влюбленным поэтом, Пьер Огюстен посещает сумрачный кабинет тихого старичка Морепа и тоном, не терпящим возражений, указывает государственному секретарю, что отныне Гюден де ла Бренельри находится под его покровительством.

Тихий старичок Морепа не любит конфликтов ни с кем и во время очередного доклада у короля приводит какие-то неотразимые доводы в пользу невинности вполне безвредного для правопорядка поэта. Король в вежливой форме советует продажным судьям Большого совета позабыть о нанесенном им оскорблении. В мгновение ока продажные судьи Большого совета послушно забывают о том, что кто-то пытался раскрыть в подцензурных стихах их всем известную грязную тайну. Пьеру Огюстену предоставляется случай узнать, каким образом вершится во все времена правосудие.

Попутно Пьеру Огюстену приходится, видимо, уплатить кое-какие из самых кричащих долгов неотразимой мадам де Годвиль, и неунывающая прелестница тоже обретает свободу, чтобы в угоду прежнему другу утешать потерявшего голову нового друга, Боже мой, такого несчастного, такого беспомощного без её женских ласковых рук.

Не успевает он уладить одну любовную историю, как на него сваливается другая. Он получает громадный пакет, отправленный с улицы Гранд Орлож, расположенной в городе Эксе. Из пакета выпадает пространнейшее послание. Послание подписано никому не известной Нинон. Победитель гнусного графа и генерал Лаблаша, которого она в первый и в последний раз услышала в Эксе, до того поразил воображение этой несчастной девицы, что она решается доверить ему свою задушевную исповедь. Исповедь начинается так:

«Мсье, Вы, наверное, будете удивлены, что я, не имея чести быть с Вами знакомой, обращаюсь непосредственно к Вам, но Вы сами виноваты в том, что так у нас популярны. Думаю, не найдется ни одной чувствительной души, которая, читая то, что Вы пишете, не прониклась бы к вам восхищением, не была бы привлечена к вам силою Вашего неподдельного обаяния. Во мне, во всяком случае, Вы имеете одну из самых горячих поклонниц. Как я желала Вам удачи в то время, когда Вы могли ожидать любой беды от людской злонамеренности! Не могу описать Вам моей радости, когда я узнала, что справедливость, которую Вы уже давно заслужили, восторжествовала…»

Начало показывает, что девица Нинон вполне владеет верным и пылким пером. Этим пером она излагает банальнейшую историю своих житейских несчастий: её соблазнили двенадцати лет, затем, естественно, бросили, в семнадцать лет вновь соблазнили и бросили снова, что, понятное дело, не оставляет камня на камне от её репутации в глазах высокоморального провинциального городка. Однако вполне банальная история получает неожиданный оборот. Нинон клянется в послании, отправленном незнакомому человеку, почти в неизвестность, в Париж:

«Увы, я чувствую, что он становится мне всё более дорог. Я не могу жить без него. Он должен стать моим мужем, и он станет им…»

Вы думаете: какая поразительная решимость в молодом существе? Скорее ещё более фантастический бред, чем бред безумно влюбленного Гюдена де ла Бренельри, поскольку вот на каком зыбком фундаменте покоится эта решимость:

«Он станет моим мужем, если только Вы, мсье Бомарше, этого захотите. Не бросайте меня! Я передаю мою судьбу в Ваши руки!..»

Оказывается, он должен, прямо-таки обязан, ни много ни мало, предоставить незнакомой девице из Экса возможность припасть к стопам короля и умолять с ломанием рук и в слезах, чтобы король обязал очередного любителя безнаказанных похождений по части юных девиц жениться на дважды им обольщенной разине.