Превратности судьбы, или Полная самых фантастических приключений жизнь великолепного Пьера Огюстена Карона де Бомарше | Валерий Есенков | страница 127 | LoveRead.ec

Каждый из тринадцати соединившихся штатов вооружается на свой страх и риск. Всюду действуют мелкие разрозненные отряды скверно организованных партизан. Текучесть добровольцев парализует даже самые боеспособные части. Генерал Джорж Вашингтон располагает отрядом то в несколько десятков тысяч, то в несколько тысяч не признающих воинской дисциплины солдат. Даже этот хоть и не выдающий, но все-таки неглупый военный не рискует отрываться от своих баз более чем на один переход. Понятно, что каждый отряд воюет лишь в своем небольшом, строго определенном районе, тогда как английские генералы разрабатывают стратегический план расчленения всех этих мелких отрядов двумя сходящимися ударами, одним из Канады, другим из Нью-Йорка, что угрожает американцам полнейшим разгромом. Этот разгром тем более неизбежен, что американские добровольцы время от времени голодают, четверть их без сапог, треть не имеет мундиров. Стоит ли удивляться, что они частенько разбегаются по домам, что делает предстоящий разгром прямо катастрофическим.

Умело используя очевидные преимущества правильной военной организации, дисциплины, муштры и налаженного снабжения, генерал Джон Бергойн начинает размеренное продвижение из Канады. В те же дни генерал Уильям Хоу, в августе 1776 года, наносит Джоржу Вашингтону чувствительное поражение при Бруклине, пятнадцатого сентября вступает в оставленный без боя Нью-Йорк, в ноябре занимает ещё несколько небольших крепостей и вытесняет Джоржа Вашингтона за реку Делавер. В сущности, без крупных сражений победителю удается захватить большое количество пленных и оккупировать экономически важные территории на востоке. Таким образом, к концу этого тяжелого года судьба объявивших о независимости колоний буквально повисает на волоске.

Именно корабли, принадлежащие романтическому испанцу, а вовсе не правительству Франции, помогают остановить отступление. Накормленные и обмундированные добровольцы уже не испытывают твердого желания воротиться к родным очагам и к доброй миске с приправленными салом бобами. Вид пушек вселяет в них мужество. Офицеры, прошедшие лучшую в Европе военную школу, принимаются превращать довольно бесформенный сброд Джоржа Вашингтона в боеспособную регулярную армию.

Тевено де Франси исправно докладывает романтическому испанцу об этих первых результатах его неустанных трудов. Пьер Огюстен без промедления отвечает ему:

«Невзирая на все неприятности, новости, приходящие из Америки, наполняют меня радостью. Славный, славный народ! Его военная доблесть оправдывает то уважение, которое я к нему испытываю, и тот энтузиазм, который он вызывает во Франции. Короче, мой друг, я хочу получить обратными рейсами обещанные грузы только для того, чтобы и впредь служить ему верой и правдой, выполнить взятые на себя обязательства и получить таким образом возможность снова оказать ему всю необходимую помощь…»

Пятого января 1777 года у него появляется дочь Евгения, рожденная Мари Терез Виллермавлаз, с которой он всё ещё в брак не вступил. Наконец он достигает высшего счастья, каким ему представляется ни с чем не сравнимое счастье отцовства. Теперь каждый вечер его душа отдыхает у колыбели младенца.

Не вижу смысла скрывать, что его утомленное тело ищет отдохновения в ином, но не менее притягательном месте. Ещё в Лондоне до него добралась мадам де Годвиль. Эта вдова с абсолютно испорченной репутацией, отчасти как неизбежное следствие её действительных прегрешений, отчасти благодаря злым языкам её многочисленных личных врагов, которых она с каким-то особенным даром умеет приобретать всюду, куда ни являет свои слепящие прелести. Чтобы свить на её вовсе не безобразную голову терновый венец грязных сплетен, довольно уже и того, что её часто видят в обществе скандального шевалье д’Эона, капитана драгун. Кроме того, эта женщина неглупа, образована и владеет пером, и о ней говорят, что она сочиняет пасквили, в самом непривлекательном свете рисующие самых блистательных злодеек неутомимого в распутстве Версаля. Возможно, она в самом деле сочиняет пасквили, лишь бы излить свою желчь, кипящую в огне неудач, возможно, кое-какие пасквили попросту вешают на неё иные, неуловимые пасквилянты, чтобы тем вернее скрыться от мести ловко обесчещенных придворных особ высокого ранга.

Как бы там ни было, мадам де Годвиль небезопасно появляться в Париже, однако Пьер Огюстен, по её заверению, так глубоко затронул нежные струны её всё ещё не растраченного, не остывшего сердца, что она мчится следом за ним и увлекает его в свою огнедышащую постель.

Вертясь как белка в колесе, с утра до вечера расточая без меры энергию, опустошенный, усталый, он устремляется к ней, чтобы напрочь забыть обо всем и набраться энергии, которую завтра выплеснет в министерствах, в конторах и в гаванях, где готовятся к отплытию его корабли. Мадам де Годвиль с жаром женщины, изголодавшейся по любви, удовлетворяет его неудовлетворенную чувственность, как умная, рассудительная, искренне преданная, но холодная Мари Луиз насыщает его жаждущие участия чувства, и когда он не в состоянии вынырнуть из водоворота своих бесчисленных предприятий, его неудержимо влечет в этот головокружительный омут. Тогда он, урвав минутку сам у себя, чуть ли не на ходу, строчит её шутливые записочки откровенно фривольного смысла:

«Если Вы меня спросите, почему Вас повсюду не оставляют в покое, почему Вы «бочка для всех затычек», я отвечу Вам в восточном стиле, что Вы поистине созданы самой природой для того, чтобы Вас «затыкать», и притом где угодно…»

«Мама спрашивает, как поживает наш проказник? Я надеюсь, что мама приготовила теплое гнездышко, чтобы его приютить. Встретит ли она его ласково, когда он войдет, покачает ли, чтобы убаюкать? Мне не дает покоя этот проказник, который каждый вечер щекочет меня и говорит: «коли бы я хотел, папочка, месяцев восемь или девять кряду не вылезать из мамочкиного гнездышка…»

«Надеюсь, мне повезет, и я смогу прийти сегодня вечером и ответить на всё остальное, что в твоем письме. Я верю, дорогая, что в твоей ступке с того дня ничего не толкли, и заверяю тебя честным словом, что и мой пестик всё это время отдыхал. Какое счастье! Я только что получил сообщение о прибытии в порт назначения одного из моих самых дорогостоящих кораблей. Нынче вечером ты меня с этим поздравишь…»

Как знать, может быть, благодаря этой случайно подвернувшейся ступке он и выдерживает то невероятное физическое, умственное и духовное напряжение, в котором изо дня в день живет в течение уже нескольких лет. Мало того, что его корабли с мундирами, боеприпасами, пушками и офицерами всех родов войск уходят один за другим чуть не из – десятка французских портов, расположенных на западном побережье. В те дни, когда он скачет из Парижа к водам Атлантики, то в один порт, то в другой, едва успевая менять лошадей и только в дорожной карете выкраивая время для краткого сна, он умудряется ввязаться в очередное, правда, мирное дело, которое на поверку оказывается сложнее и кляузнее всех вместе взятых военных дел и требует, может быть, большей изобретательности ума, чем командование морским или сухопутным сражением.

Затрачивая миллионы на мундиры и пушки, мушкеты и корабли, он подчас нуждается в нескольких ливрах на неотложные личные нужды. Он оборотистый коммерсант, и все статьи доходов у него на строжайшем учете. Он то и дело просматривает свои конторские книги, чтобы все источники поступлений исправно пополняли его с той же исправностью опустошаемый кошелек. И ливры десятками, сотнями и сотнями тысяч своевременно притекают и тут же растекаются по всем направлениям, питая бесчисленные его предприятия. Лишь один источник дохода прямо-таки ставит в тупик его непогрешимый финансовый ум: театр, несмотря на постоянный успех его уже прославленной и всеми любимой комедии, явным образом не желает давать ни сантима.