– Сваты пришли, – молвил Иван Вельяминов. – Яков Ослябев хочет тебя в жёны взять. Что скажешь?
Марьяша молчала. Вместе с ней притихла и вельяминовская родня. Только Иванов коломенский братанич шумно бороду чесал да деревянной миской по столу грохотал, обжора.
– Не пойду за Якова, – молвила девица наконец.
– Почему, почему, Марьяша? – Яков кинулся к ней. Казалось, вот-вот на колени падёт. – Деньга-то у меня есть. Или, может, я тебе неказистым кажусь?
Марьяша вздохнула, головой покачала, а Яков истолковал это по-своему.
– …Значит, не кажусь неказистым? Так ты обожди! Немного обожди! Я дом построю, заживём! – не унимался он. – Ты лишь пообещай меня любить, и тогда я звезду с небес достану… и месяц… и всё, что ни пожелаешь!
– Эх, совсем ты, парень, гордость потерял, – тихо вздохнул Пересвет.
Марьяша молчала, скорбно качала головой, а Яшка всё просил:
– Скажи же наконец! Чем не люб?
Вдруг девица вспыхнула вся. Глаза загорелись.
– Чувства мои желаешь узнать?
– За тем и пришёл.
– А не боишься ли? Если так, скажу!
«Что за девка! – думал Пересвет. – Смелая, словно княжеская дочь, а есть-то – круглая сирота!»
– Я Пересвета люблю! – крикнула Марьяша что есть мочи.
Голос её отразился от сводчатых потолков вельяминовских палат, прокатился звонкой трелью по рядам напыщенной родни:
– Люблю Сашеньку одного! Только за него пойду!
– Ах ты, Боже! – взвыл Пересвет.
Иван, Микула и вся их родня за столом захохотали, загоготали. Видать, знали наперёд, чем сватовство-то окончится. Гудели в ушах Сашки раскаты насмешливого хохота, будто случилось оказаться под огромным звонящим колоколом. Вот, значит, отчего Иван с Микулой так приветливы были! Вот отчего на сватовство согласились! А Марьяна?.. Какой с неё спрос? Дура-девка – она и есть дура! Себя опозорила и Пересвета с Яшкой заодно!
Сдвинул Сашка одной рукою коломенского братанича Вельяминовых с края скамьи на пол – чтоб не заслонял давно облюбованного полупорожнего ковша – затем взял ковш, единым духом осушил, посадил вельяминовского родича на место и вышел вон.
* * *
– Куда собрался? – спросила кабатчица. – Освобождаешь светелку? Неужто в зиму надумал на посаде домишко городить?
– Прощаюсь я с тобой, Варвара, – смутился Пересвет. – Яшка от Марьяны отказ получил. Будто из-за меня… Ох, горестно мне, Варенька. А Яшка-то ревмя ревет! Взревновал, будто это я у него Марьяну отобрал. Теперь на меня волком смотрит, к великому князю на двор подался. Буду, говорит, при княжеской особе жить, в стражниках. А как земля просохнет, снова хочет за Дон, в степь податься, в дальнюю сторону.
– Где ж это видано на Москве, чтобы девки-сиротки так заносчиво себя вели, – буркнула Варвара.
– Я, Варенька, Радомира на княжеские конюшни пристроил. Может статься, и мне найдётся где-нибудь местечко. Прикорну хоть на соломке рядом с Радомиром…
– Ступай, беспутный, – вздохнула Варвара. – Ищи себе место.
* * *
Буйная, обжорная, пьяная! Масленица! Торжище, мордобой, свара, свадебный поезд, потеха!
На изъезженном москворецком льду ещё видна затянутая тонким ледком крещенская прорубь. Её огибает наезженный санный путь. По нему на Москву прибывают гости торговые из Рузы, из Можайска и из самой Коломны, и из прочих мест.
Вдоль санного пути расположились лоточники, а кто и прямо на снегу расстелил холстины, разложил на них товары: платки и шали, разрисованные и обожженные в печи глиняные игрушки, шапки, пояса, ленты, гарусное шитье и прочие изыски. Дальше разместились продавцы съестного со своими калачами, пряниками и низками баранок. В воздухе витали ароматы свежего хлеба, пробуждая аппетит. Тут же оказались и кадки с солёной рыбкой и икрой, жбаны с пивом и мёдом. Торговля шла бойко, поэтому лоточники не мёрзли. Когда покупателей много, только успевай вертеться.
С высоты Боровицкого холма на торжище взирал каменный град. Купола церквей, выглядывая из-за стен, засматривались на посады. Белые широкогрудые башни кремника супились, подобно заносчивым воеводам, исторгая из каменных недр потоки разряженных в пух и прах горожан. Пряный медовый дух, мороз, безумства разнузданного веселья пьянили, лишали памяти, влекли.
Тут же, на москворецком льду, в виду кремлёвских стен затевался кулачный бой. Посадские против городских. Стенка на стенку. Бойцы стояли друг против друга. В расстёгнутых воротах рубах меж отворотами тулупов блистали нательные кресты. Воинственно дыбились бороды. Очи, готовые затуманиться бойцовским угаром, взирали на противников насмешливо и недобро.
– Скидывай тулупы, братцы! – скомандовал Пересвет. – Авось не замёрзнем!
Он захватил в горсть снежка. Белая мякоть слиплась в его огненных ладонях, потекла холодными ручейками между пальцев. Сашка растёр обнаженную грудь, плечи и лицо, поправил на запястьях ременные браслеты, вдохнул полной грудью попахивающий весной воздух.
– Волнуешься, Пересветушка? – усмехнулся Тимофей.
– Как не волноваться, коли на стороне посадских Якова вижу, – буркнул угрюмо Пересвет. – Зачем он там? Обещай мне, Тимка, коли мальчишка на тебя попрёт, морду ему не круши. Бей под вздох и слеганца, чтоб очумел и более не ввязывался.
– Не сомневайся, Сашка! Положу одним ударом!
– Эй! Воинство московское! – крикнул кто-то из посадских. – А чего только тулупы поскидывали? Штаны-то снимайте. Пусть бабы на стати подивятся! Опять же, удобство огромное! Порты обделанные полоскать не придётся, а зады грязные по обыкновению своему снежком подотрёте!
Что за наглый голосишко? Кто смеет изголяться? Пересвет почесал бороду, хмыкнул и ринулся в атаку. Тимка бежал следом за ним, истошно вопя.
– Эй! – кричал кто-то с противной стороны. – Посмотрите! У кузнеца в горсти подкова зажата! Нечестно! А-а-а-а-а!
Голос умолк, сокрушенный чугунным ударом. Звучно хрустнула кость. Первая кровь брызнула на москворецкий лёд.
Со стороны посадских Севка Бессребреник вступил в бой первым. Он с разбега ударил противника в грудь головой, и когда тот кулём пал на лёд, принялся топтать подкованными сапогами. Прохор же Ругатель кружил долго, выставив перед собой кулаки, противника выбирал. И вот довыбирался! Сокрушённый пудовым ударом, опрокинулся на спину, но ещё в полёте ухитрился носком сапога разбить торжествующему противнику нижнюю челюсть.
Ах, как сладко снова испытать радость честной драки! Как приятно намять бока треклятым посадским! Как радостно приложиться кулачищами к нагло ухмыляющимся, нетрезвым рожам! Расправились Пересветовы плечи, прочистилась в оглушительном вопле ссохшаяся от праведной житухи глотка, распрямилась спинушка, размялись ноженьки, личико согрелось. Ах, разве не счастье – биться плечом к плечу с верными товарищами? Нутром, самой сердцевиной плоти снова ощутить радость единения, восторг победы. Постылые посадские кулями валились на окровавленный лёд. Пересвет мельком засматривал в остекленевшие глаза поверженных противников, перешагивал через тела, занося окровавленный кулак для нового удара. Бей, чтоб неповадно стало с московскими шутки шутить. Ишь, озорники, на бой вызвали! Вставайте, ребята! Чего разлеглись? Чай, не на перинах! Вставайте, бейтесь! Ах, вот ты где! Ну и рожа: ехидная, молодая, мерзкая! Получи! И Пересветов кулак со свистом рассек морозный воздух, угодил прямиком в белый свет. Промазал?! Пересвет завертелся волчком разыскивая противника. Получил удар между лопаток, отмахнулся локтем. Глядь, ухмыляющаяся рожа снова перед ним. Ой, свет в глазах померк, дыхание занялось. Крепко ударил, стервец, под дых.